Тисса горит

Несмотря на все свое нетерпение, он первые два дня почти ничего не мог выведать от Лакаты. Тот был так плох, что даже не в силах был говорить. На третий день ему полегчало. Утром он больше часа просидел на койке, а днем встал на ноги. Опираясь на руку Секереша, он дополз до окна, чтобы поглядеть на церковную башню.

— Если бы мы во-время получили от вас подмогу, — сказал он в ответ на расспросы Секереша, — все обернулось бы совсем иначе. Пятисот человек было бы за глаза достаточно, чтобы дойти до самого Львова. Мы, конечно, совершили ошибку, понадеявшись на вас вместо того, чтобы рассчитывать только на собственные силы. Ничего не поделаешь… Мы знали, что Бекеш и Рожош…

— Надо их было арестовать! Мы же вам передали наше распоряжение! Честное Слово…

— Передали, передали!.. Что ж из того, что передали! Нам не распоряжения были нужны, а помощь… Я тоже передал вам, что нуждаюсь в помощи. На самом деле, не могу понять, о чем вы там думали… Несколько сот мужиков, кое-как вооруженных, из которых половина слушалась не меня, а Бекеша! Рожош почти открыто работал против нас…

— Если бы ты с самого начала арестовал его, он бы ни открыто, ни тайно не мог против тебя работать. Тебе недоставало решимости!

Лаката сидел на койке, а Секереш ходил взад и вперед по камере. Шесть шагов вперед, шесть назад. Теперь, когда он обрел возможность говорить, спорить — головную боль с него как рукой сняло. Но Лакате этот спор не очень-то был полезен. Ему хотелось кричать, драться, пустить в ход руки и ноги, чтобы все объяснить, но у него не хватало сил даже на то, чтобы встать, и голос его звучал слабо и надломленно.

— Это мне недоставало решимости? Мне? Выходит, это я тянул, саботировал присылку помощи? Это я проворонил решительный момент?!

— Брось ты, наконец, эту дурацкую помощь. Помощь… При чем тут помощь? Всякая помощь была бы ни к чему, если Бекеш с Рожошем могли свободно агитировать. Хватило бы у тебя решимости выступить против Бекеша, арестовать его и повесить, тогда бы ты еще мог чего-нибудь добиться.

— Легко из Мункача, из «Звезды», вешать людей! Ты, видимо, знаком с революцией только понаслышке, по книгам…

Шесть шагов вперед, шесть назад.

В своем возбуждении Секереш прибавил шагу. Теперь от одного конца камеры до другого было только пять шагов. Секереш в бешенстве пнул ногой парашу.

— Чего тут огород городить! Скажи прямо, что мы за все ответственны, во всем виноваты. Мы терпели Рожоша и Бекеша, мы навязывали их повстанцам…

— Мне тебя не переспорить, — сказал Лаката. — Но что правда, то правда. В решительную минуту вы нас бросили на произвол судьбы. Вы болтали, болтали, языки у вас подвешены исправно, а вот когда нужно было перейти от слов к делу… Эх!..

Секереш на этот раз совладал со своими нервами.

— Выслушай меня, Лаката, — сдержанно начал он. — Прежде, чем обвинять, ты должен войти в наше положение. Ты должен знать…

— Знаю, знаю, — перебил его Лаката. — Ты, конечно, сумеешь мне доказать, что я сам помешал посылке нам подмоги. Заранее согласен со всем, что ты скажешь…

— Лаката, давай говорить серьезно…

— Серьезно? Это раньше надо было быть серьезным, когда дело было не в разговорах. Рожош, Окуличани… Ты так долго разыгрывал из себя социал-демократа, что, должно быть, и на самом деле стал им…

— А, чтоб тебя!..

— Понятно! Рожош, Окуличани и чорт его знает, кто еще. С ними ты умел ладить, а…

— Ты!..

Секереш погрозил Лакате кулаком.

— Ты!.. Сейчас же замолчи!..

Он прикусил губу и проглотил слово, готовое сорваться у него с языка. Потом повернулся к Лакате спиной и целый час неподвижно простоял у окна.

Лаката, с трудом поднявшись на ноги, швырнул на койку Секереша его подушку и одеяло.

Два дня в камере не было произнесено ни слова. Заключенные ели из одной тарелки, пили из одного стакана, курили одну папиросу, но ни единым словом не обмолвились между собой и даже избегали встречаться взглядами.

На третий день они получили нового товарища: Петра Ковача.

У Петра голова была забинтована, и под левым глазом темнело фиолетовое пятно — следы полицейских допросов.

Лаката и Секереш одновременно бросились его обнимать. Секереш едва не заплакал от радости.

— Да, все было бы по-другому, — стал рассказывать Лаката, — если бы мы с самого начала не возлагали надежды на вашу помощь. Мы ждали два дня, целых два дня потеряли, а когда, наконец, получили что-то вроде помощи — бедный Тимко! — тогда уже было поздно.

— Сила революционной армии — в наступлении, — сказал Секереш.

— Мы и наступали. Как только прибыл Тимко, тотчас же начали наступать. Эх, Петр, если б ты видел! Каждый человек, каждый солдат наш вел себя героем, каждый порывался на первую линию огня… Как мы шли!..

Его лицо сияло. Петр и Секереш слушали, боясь проронить слово.