Тишайший (сборник)

– А будь таким, как был. – Ананий улыбнулся. – Мудреная Москва простоту любит.

– Жалеет, – поправил отца умный Илларион.

– Любит, – не согласился Ананий.

– Пускай любит! Не о том речь! – От волнения Илларион встал, но тотчас сел – у Неронова в келье не разбежишься. – Вы подумайте только, отцы мои! Никон – у царя ближний советчик. И тебя, батько, в Москву позвали. Подпереть Никона. А как же? Кому, как не землякам, подпереть… Если все подопрем да подтолкнем, эко как взлетят нижегородцы. Ныне нижегородцам друг за друга крепко нужно стоять.

Неронов развел руками:

– Илларион, ну что ты, право! Меня зовут в ключари, а Никон покуда еще не митрополит – игумен, каких много. Да и велика ли будет прибыль Церкви, если нижегородцы митры наденут? В какой такой святости наш брат нижегородец преуспел?

– Батько, но ведь мы и не хуже других.

– Лучше были бы, а то – «не хуже»…

– Но ведь тебя, батько, зовут в Москву. Отчего, скажи?

– Может, оттого, что людей вокруг меня много. Многие ко мне идут. А знаешь, почему идут? Потому что верю.

Илларион покраснел, дорожки пота катились по толстым его щекам.

– Но я-то о чем говорю? Я о том и говорю, что, если праведники, подобные тебе, отец наш, придут со всех концов земли в стольный град, быть Москве Третьим Римом. Быть русскому народу избранным народом Божьим, как были жиды, потерявшие благодать.

– Илларион! – вскричал тоненько Ананий. – Что говоришь?

– А то и говорю. Вымолим у Бога благодать. Всенародно.

Илларион опять вскочил, отдавливая ноги Аввакуму, протиснулся под иконы, опустился на колени и, обернувшись, сделал жест рукой, призывая быть с ним заодно:

– Помолимся.

Аввакум стал гадать, как ему пристроиться, но на плечо ему легла рука Неронова:

– Пошли, Аввакумушка, на волю. Душно в келье. А ты, Ананий, когда Илларион помолится за нас, грешных, отдохни… Игумен обедать приглашает.

4

Зимний день отблистал. С поголубевших сумеречных снеговых полей летел, драл лицо жгучий огонь холода.

– Засиделись, – сказал Неронов, раздвигая плечи, чтобы набрать грудью свежего воздуха. – Пошли, Аввакумушка, к твоим, благословлю Марковну. Знаю, каково ей.

– Я в крестьянской избе, на постое, – покраснел Аввакум. – Тесно.

– Что же ты бедности, неразумный, стыдишься? – укорил Неронов. – Сын Божий в яслях родился. Помнить про то надо и радоваться, коли Господь послал тебе испытание.

Шли вдоль монастырской деревеньки.

– На краю избенка-то, – опять повинился Аввакум. – Я тебя, отец, провожу обратно. Марковна больно будет рада тебе.

– Погляди, как звезды радостно загораются. Воистину Онисима-овчарника день. – Неронов остановился, оглядывая налившийся густой синевою небесный купол.

С того конца села, куда шли, вдруг звонко окликнули:

– Эгей!

И тотчас окликнули с другого конца:

– Эге-ге-ей!

– Ой ли! Ой ли! – позвала певуче женщина совсем недалеко где-то.

– Ишь ты! – заулыбался Неронов. – Звезды окликают. В честь Онисима. Дай, Господи, хорошего приплода овечкам.

Кривенькой тропой пробрались к избе. Словно по бревну шли, размахнув руки, чтоб в снег не оступиться.

Изба на чистом снегу чернела, как подсохшая, отболевшая язва. Шагов за десяток ударило в нос скисшим дымом, детскими поносами, сгнившей в грязи овчиной, собачьей шерстью…

– Петрович, ты? – От стены отделился человек.

– Марковна, чего это на морозе?

– Душно! Мутит меня. Ой, да ты не один!

Неронов отстранил Аввакума, подошел к Марковне:

– Прими благословение мое, женщина!

– Это Неронов, Марковна! – сказал из-за спины Неронова Аввакум.

Марковна поклонилась, поцеловала попу Ивану руку:

– Помолись за нас, отче!

– Вы за меня помолитесь! – Неронов нежданно опустился на колени.

– Да что это! Да как же! – испугалась Марковна.

– Перекрести меня! – попросил Неронов. – Святые вы у нас, женщины вы наши, дающие нам детей и принимающие в награду от нас одни только муки.

– Отче! – взмолился Аввакум. – Встань.

– Нет, Аввакумушка! Преклони-ка и ты колени!

Аввакум послушался.

Постояли в снегу на коленях перед потерявшейся Марковной, поднялись.

– Не провожай меня, – попросил Неронов. – И молю тебя, помни – возлюби женские муки, не будь суров к прихожанкам своим. Когда потребуют на них суда, себя суди. Тут и весь мой сказ, Аввакумушка. Прощай.

И ушел…

– Вот ведь какое дело! – развел руками Аввакум, пригораживая Марковну от поднявшегося с сугробов ветра.

5

Синяя льдина неба на февральском солнце не таяла. Земля, раздавленная холодом, растеклась, как блин по сковороде.

Конца-края нет пустыне. Сидеть бы человечкам, в трубу дым пускать. Ан нет! Шевелятся.

Заиндевелые лошадки гривами помахивают, трусят, трусят; на миг единый остановись, так и вмерзнешь в пронзительную глыбу неба. Обоз велик, идет он в Нижний Новгород из купеческого села Большое Мурашкино, отданного в вотчину ближнему боярину Борису Ивановичу Морозову. Идет обоз кружным путем. Новый управляющий всеми имениями Морозова колдун Моисей, отправляясь на торг, заодно надумал помолиться новым для себя богам в макарьевском Желтоводском монастыре.