Тиран

— Обрати внимание, как он заставил тебя обороняться. Заставил поклясться. А сам не клялся.

Киний целую стадию ехал молча. Потом покачал головой.

— Ты прав.

— Конечно, — согласился Филокл. Он улыбнулся. — Тем не менее ты не смог наделать бед. Возможно, ты выиграл еще пару недель доверия. Мои люди в крепости говорят, что он боится убийцы — персидские дворы кишат ими.

Киний снова какое-то время ехал молча, потом сказал:

— Я боюсь архонта и боюсь за него.

— Он бесполезен, склонен к самоуничижению и предаст нас. Ты готов к этому? — спросил Филокл.

— У нас есть войско. Давай побьем Зоприона. Об архонте будем тревожиться потом. Разве ты советуешь другое?

Киний отпил воды. Осмотрел травяное море. Где-то там, за изгибом Эвксина, движется Зоприон — в сорока или пятидесяти днях отсюда.

Только представить себе — каждый день, в который он сдерживает Зоприона, это еще один день жизни. Почти забавно.

— А Медея знает? — спросил Филокл.

— Что? — переспросил Киний, оторванный от размышлений.

— Госпожа Страянка. Мы зовем ее Медеей. Она знает про твой сон?

Киний помотал головой.

— Я считал, это ты придумал. Ты ведь ходил к золотых дел мастеру?

Филокл улыбнулся.

— Я ни при чем.

— Ах вы мерзавцы! Нет, она не знает. По крайней мере я ей не говорил. — Киний посмотрел на горизонт. Ему очень хотелось к ней — ехать день и ночь, пока не доберется до лагеря. Боги, какое зрелое поведение для полководца! Он протянул руку к меху с водой и сказал: — Кам Бакка и царь запретили нам… быть вместе.

Филокл в явном смущении отвернулся.

— Знаю.

— Знаешь?

Киний поперхнулся.

— Это обсуждали, — сказал Филокл. Он поерзал, его движения выражали крайнее замешательство. — Со мной советовались.

— Арес и Афродита! — воскликнул Киний.

Филокл повесил голову.

— Ты ни на кого больше не глядишь. — Он смотрел на равнину. — Она отказалась говорить с тобой. Царь изнемогает от любви к ней. Вы втроем… — Он вздохнул. — Вы втроем своей любовью угрожаете войне.

С трезвостью человека, которому осталось жить сорок дней, Киний не поддался гневу.

— Возможно, ты прав.

Филокл посмотрел на него, выискивая признаки гнева.

— Ты это понимаешь?

— Вероятно. Солон[79], помнится, однажды сочинил стихи — я их не прочту наизусть, но там говорилось, что он считал себя правым, а все остальные граждане города ошибались. — Киний улыбнулся. — Ты, Никий, Кам Бакка — едва ли вы все ошибаетесь. — Его улыбка стала шире. — Даже сейчас мне хочется вонзить пятки в бока лошади и скакать к ней в лагерь. Всего стадий назад я думал об этом.

Филокл улыбнулся.

— Ее острие засело глубоко. Теперь я понимаю, почему — она больше любой другой женщины варваров похожа на спартанку. — Он взял мех с водой. — Это эрос или агапе?[80] Ты спал с ней?

— Ты похож на прыщавого подростка, который расспрашивает о первой победе.

— Нет, я философ, который хочет разобраться в происходящем.

— Вот уж действительно, «девушка в золотых сандалиях ударила меня сочной гроздью винограда любви», — припомнил Киний афинскую песню времен своей молодости. — А когда двум командующим конницей найти время и уединение, чтобы заняться любовью? — Он левой рукой погладил рукоять нового меча. — Пусть даже она меня хочет. Если б она не прислала меч, я бы решил, что отвратителен ей. Но все равно — возможно, это просто дар гостю.

Филокл улыбнулся.

— Возможно. — Он посмотрел в сторону. — Спартанцы во время походов отлично справляются с такими вещами. Даже спартиаты.

— Ба, да вы там все мужчины. Просто берете того, с кем укрываетесь одним плащом.

Киний приподнял бровь.

Спартанец ответил:

— А твоя амазонка женщина? Я хочу сказать, помимо строения тела. Она не больше женщина, чем Кам Бакка — мужчина.

Киний почувствовал, как жарко вспыхнуло его лицо.

— Думаю, она женщина, — сказал он.

— Собираешься поселиться с ней на верхнем этаже собственного дома[81] и растить детей? — спросил Филокл. — Судя по тому, что я видел у саков, я лучше понимаю Медею. Рождена для свободы — такой женщине жизнь в Фивах все равно что рабство. Жестокие Руки. Ты знаешь, что ее так называют?

— Это название клана, — ответил Киний.

— Она отсекает своим жертвам головы — и без удара милосердия. — Филокл повесил мех с водой. — Я не против Страянки. Я только хочу, чтобы ты понял: она никогда не станет женой — греческой женой.

— А нужна ли мне греческая жена? — спросил Киний.

— Может, и нет, — сказал Филокл. — Но если ты передумаешь, она может стать жестоким врагом. Настоящая Медея.

Киний отвернулся, помахал Ателию и подавился — смехом и слезами:

— К счастью, к тому времени я буду мертв.