Тётя Mina

Многое тётушка рассказала о жизни в Германии, но к устным рассказам оставила и записи, кои посвятила мне: я был единственным любопытствующим племянником о её пребывании в Германии с 41 по 45 годы. Племянницы не учитываются: о прошлом тётушки они знали, но как применить знания — не представляли.

Запись о чём угодно — уже "документ". Документы бывают как пустяковые, так и важные. Есть и такие, коим присвоен гриф "совершенно секретно". "Секретность" документам присваивается на пятьдесят, сто лет и "бессрочные". Те, что никогда не получат огласки. Если документам присваивается гриф "секретны на вечные времена", то для чего их хранить? Если никто и никогда не увидит их? Не проще объявить их "не существовавшими в природе"? Хотя бы такие документы, как приказ на ликвидацию людей?

Кому дано право определять секретность документов и накладывать на них гриф "секретно" — не знаю, но забавляет вопрос: если "секретарь", наложивший на документ гриф "секретно" "отбрасывает лапти", то кому дано право по прошествии времени снимать "покров тайны" с документов прошлого? Вот к чему: тётушкины воспоминания надумал оформить через тридцать восемь лет после того, как она их написала и через шестьдесят четыре года с момента описываемых событий. Никто не удерживал от более раннего написания воспоминаний, грифа "секретно" на тётиной тетради не стояло, но от широкой публики скрывал. Почему? "Трусил" — первый и правдивый ответ, но можно спрятаться и за такое оправдание: "не знал, как пересказать её записи".

Воспоминания тёти написаны без точек, запятых, но с гласными литерами. В записях масса орфографических ошибок, но они ни в малейшей степени не позволяют теряться смыслу повествования. Как требовать грамоту с человека с двумя зимами обучения в до переворотной церковно-приходской школе? Сегодня бы она сошла за "клёвую": много молодых людей пишут так, как она писала когда-то.

Воспоминания написаны с орфографическими и "знаки препинания" ошибками, а всё остальное в записях, по моим соображениям — на месте.

Записи фрагментарны, в них есть всего одна дата, и стоило большого труда понять, что было у тётушки вначале, а что — потом.

Повествование выделено наклонным шрифтом, мои замечания — прямые. Можно было поступить наоборот и её повесть обозначить прямым шрифтом, а мою — наклонным: она уже ничего не может исправить в своих записях, а могу "уклониться" в любую сторону.

Также взял труд расставить в обрабатываемом тексте запятые и заменить в словах "А" на "о".

В тех местах повествования, где описываемые события становятся дикими, нестерпимыми для понимания нашими, современным представлениям о жизни, перехожу на свою манеру изложения. Такое могу позволить потому, что записи тёти принадлежат мне, а "право собственности охраняется законами государства".

Глава 1.

Нарушение православных канонов.

Рискуя быть отлученным от православной церкви, всё же обращаюсь к душам граждан "страны советов" побывавших в военные годы в Германии на принудительных работах. Название "принудительные работы" имело силу закона и ходило в военные годы в двух известных мне государств с названиями "Советский Союз" и "Германия". Другие не трогают.

Как долго "принудительные работы" просуществовали в каждом из упомянутых государств в отдельности — сказать не могу. Ничего не знаю о том, какими были принудительные работы в Германии, но какими они были в "стране советов" — знакомо.

Свободные от тел души моих соотечественников! Да, вы, кто когда-то укреплял своим трудом могущество чужого вам Рейха! Покойнички! Обращаюсь с просьбой: когда мои пальцы при написании тётушкиных приключений в Рейхе будут летать над клавиатурой, то вы их удерживайте в тех местах, когда я, "вольно, или невольно, по злому умыслу, или без оного" вдруг в рассказе "пойду в нежелательном направлении" и стану говорить о том, чего не было… То есть, "фантазировать"… Или "заблуждаться"…

"Заблуждаться" — мягкое определение вранья, "врать" — уже жёсткое.

Уверенное и бесповоротное. Но опасное определение.

Воспоминаний иных людей о работе на благо Рейха в военные годы не встречал. Только тётушкины. Это минус: её рассказы о пребывании в Германии могут быть неполными, ошибочными, пристрастными… какими угодно… даже "субъективными". "Личными", наконец.

Обращение:

— Дорогой читатель! Перед тобою бесхитростный рассказ умной, но плохо знавшей грамоту женщины с примечаниями родственника (племянник).

Изложенное — правда потому, что исходный автор, родственница, была начисто лишена дара врать и приукрашивать: она никогда и ни в какой партии не состояла. И мне нет резона добавлять что-то иное к её записям.

Не думаю, что комментирование ошибочных представлений близкой родственницы о давнишних событиях в чужой стране могут ныне дать "гремучую смесь": сегодня кого-либо и чем-то необыкновенным удивить не получится. Нет ничего в прошлом и страшного потому, что оно "прошлое". Чего бояться!