Тинко

— Давно когда-то мы с ним вместе работали. Душегуб он! Такие либо с ума сходят, либо нам на шею садятся.

— Дяденька, а машины тут будут давать напрокат?

— Какие машины?

— Ну машины, которые называются «Счастье детей».

— Ты что, малость того, а?

— Да это у меня от гусеничных денег еще осталось.

Туда-сюда, что-то мы с этим дядькой никак договориться не можем. А он — ничего, никуда не торопится.

— Что ж ты мне сразу не сказал, что ты это про трактор говоришь! — ворчит каменщик и садится полдничать. — Слыхать, через три-четыре недели пригонят. Сам видишь — спешим.

— А мэрцбахским тоже будут машины давать?

— Это уж я не знаю. Придется тебе кого другого спросить. Не любишь, знать, в поле работать?

Я вспоминаю, что в этом году мне не надо будет больше в поле работать. Но все равно, ведь есть же еще много других ребят, которые не меньше меня обрадуются машинам счастья. И я опять сажусь на свой велосипед:

— Спасибо вам большое, дяденька!

— За что спасибо-то? Я ж тебе ничего не дарил. На вот, возьми кусок колбасы. И поклон передай от меня старому Краске, коль повстречаешься с ним. Скажи, красный Вильгельм ему кланяться велел.

— Я не могу передать ваш поклон, дяденька.

— Это почему? А говорил, будто из Мэрцбаха…

— Да мы со старым Краске в разводе живем, дяденька.

— А ты, должно быть, и впрямь малость того… Поезжай, поезжай, да гляди колбасу мимо рта не пронеси!

Белый Клаушке-старший решил плюнуть на кооператив. Так он прямо и сказал на партийном собрании.

— А что тебе кооператив плохого сделал, товарищ Клаушке? — спросил его Пауле Вунш.

— Кооператив-то ничего, — буркнул в ответ Клаушке. — Да вот вы тут всячески способствуете распространению несправедливости.

— Какой несправедливости?

— Мой парень вынужден сидеть дома, а тем временем другие подростки, которые и половины той политически сознательной работы не провели, какую он проводил, разъезжают по Польше.

Пауле Вунш предложил обсудить этот вопрос на родительском собрании. Но Белый Клаушке не согласен с таким решением:

— Одно из двух: или восторжествует справедливость, или я плюну на кооператив.

— Ну что ж, если ты так ставишь вопрос, мы тебя удерживать не станем.

— Ах, вот вы как?! Такова, значит, благодарность партии!

Белый Клаушке начал перечислять, сколько прекрасных должностей он упустил в городе только ради того, чтобы как следует организовать кооперативную торговлю в Мэрцбахе. Он по бумажке зачитал, на скольких собраниях он присутствовал и сколько собраний провел сам, какое количество докладов прочитал, сколько агитбесед провел в деревне и сколько раз агитировал людей у себя в кооперативе.

— Да перестань, Клаушке! Ты, случаем, не записал, скольких ты людей привлек на нашу сторону?

Белый Клаушке молчит. Фрау Вурмштапер просит слова.

— Голову он только людям морочил, с толку их сбивал, — говорит она и теперь обращается прямо к бледному от злости Клаушке: — А что касается тех хороших предложений, от которых ты будто бы отказался в городе, так это ты знаешь почему сделал? Да потому, что боялся: голодно, мол, там. В этом все и дело.

Белый Клаушке забирает свой большой портфель и уходит. Ни предупреждения, ни уговоры Пауле Вунша не удерживают его.

Неужели теперь кооператив у нас закроют? Ничего подобного. Продавщица ничуть не хуже Белого Клаушке умеет считать и будет сама посылать отчеты в город. Да ей и не впервой. А что ж ей было делать, когда Белый Клаушке целыми днями пропадал на всяких собраниях и совещаниях?..

В деревне стало на двадцать ребячьих голосов тише. Мне не надо больше бегать в поле, и я живу, как на хуторе. Что же мне делать со своим временем?

Я могу спокойно готовить уроки. Попробовал бы я их не делать! На что бы это было похоже: руководитель пионерской организации — и не делает уроков? Не буду же я брать пример с Белого Клаушке и Фрица Кимпеля!

— А зачем нам стараться для долговязого Грюна? — говорят они. — Старик Керн нас все равно заставит все переучивать. Беда с этими учителями!

Вот на большого Шурихта скорее можно положиться. Он, правда, не очень-то старался и при учителе Керне и для учителя Грюна тоже далеко не все делает, но зато он не водится с Белым Клаушке и Фрицем Кимпелем.

— Это нечистоплотные элементы, они индифиритные! — говорит он про них.

Детсадовские ребятишки поют во дворе. Шепелявая с ними. В зелени у окна мухоловка устроила гнездо. Иногда она сидит на подоконнике и своими любопытными глазками поглядывает на меня. Смотри-смотри, маленькая мухоловка! Небось никогда и не видела такого мирового велосипедиста и заместителя пионервожатого. Видишь, вон он сидит у окна и приводит в порядок свои бумаги. Вот какие у нас теперь дела! Да у тебя небось своих хлопот хватает. Поди, все мух ловишь: рты-то голодные надо заткнуть.

В дверь стучат.

— Войдите.

Вот тебе и раз! Бургомистр Кальдауне! Чего ему надо? Ведь наш папа и тетя Клари на работе.

— Добрый день, маленький Краске. Вижу, вижу, ты тоже занят писаниной. Дела, ничего не попишешь.

— Да, — вздыхаю я, — то с пионерами приходится возиться, то еще что-нибудь подвернется.

— То-то и оно! Говорят, ты теперь главным у пионеров?