Тинко

Дедушка давно уже ждет, не последует ли какого сигнала от друга Кимпеля. Дедушка хочет извиниться за свою оплошность. Но такое долгое ожидание начинает его беспокоить.

Пионеры заканчивают последние приготовления к рождественскому празднику. Дома они перерыли все комоды и укладки в поисках разноцветных лоскутков и всякой пригодной для рождественских игр мишуры. У нас в классе два стола заставлены самодельными игрушками-подарками. Среди них десять деревянных лошадок, которые вырезал большой Шурихт, плетеные корзиночки с пряниками от девочек, маленькие деревянные тракторы, куклы, сделанные из ваты и обрезков материи, и другие игрушки.

— Вы Рупрехтами нарядитесь, когда пойдете подарки раздавать? — спрашивает Фриц Кимпель девочек.

— Вот еще! Небось эти игрушки не с неба свалились… Пусть малыши знают, кто для них старался, — отвечает ему Инге Кальдауне.

— Ты-то уж больно старалась!

— Вот гляди: три раза себе палец порезала.

— Да вы, бабы, всегда так — все у вас из рук валится.

Хлоп! У Инге Кальдауне рука тяжелая.

— Ты чего тут пришел вынюхивать, противный Кимпель! Катись отсюда ко всем чертям!

Фриц Кимпель как был задирой, так и остался. Стоит ему где появиться, там сразу ссора. В школе уже почти никто с ним не водится. Вот и сейчас у него ничего не вышло.

Пуговка спрашивает меня:

— Ты придешь на наш рождественский праздник?

— Я не умею, как вы, салют отдавать.

— А мы не будем салют отдавать — мы петь будем, да так, что стены закачаются!

— Тогда приду. Мне охота поглядеть, как мелкота веселится.

Пуговка уставился на меня:

— Ты уж совсем как дедушка Краске заговорил!

Пионеры разносят собственноручно изготовленные пригласительные билеты. Даже те, кто ругает пионеров «головорезами», получают пригласительные билеты. Но кто же Лысому черту отнесет билет? Пионеры молча переглядываются.

— Я отнесу! — говорит вдруг Стефани.

— А если он тебя водку пить заставит?

— Ну и выпью! А когда выйду во двор — выплюну в снег.

Приглашение моим старикам я забираю с собой.

— Опять какая-нибудь писулька от квашни?

— Нет, дедушка, это тебе письмо от пионеров. Они приглашают тебя на свой рождественский праздник.

— Час от часу не легче! От стола два вершка, а туда же: приказы издавать! В балансе оно что получается? Это они на мой карман зарятся.

Дедушка боится: думает, его пригласили, только чтобы он что-нибудь пожертвовал. А он никогда ничего не жертвует; даже для Народной солидарности и то ни гроша не дал.

— Все одно достанется тем, у кого и так больше всех, — ворчит он. — Пусть работают — вот и не надо будет ходить попрошайничать.

Пионерам он тоже не хочет давать: все равно, мол, учитель Керн все деньги себе в карман положит.

Но пионерский праздник состоится и без дедушки. Как раз в этот день друг Кимпель наконец зовет его к себе. Тучи на небе их дружбы как будто рассеиваются. Бабушка вздыхает с облегчением: ей так и кажется, словно только что прошла гроза.

— Ступай поиграй, внучек. Уж больно я песни люблю слушать, — говорит она, выгладив для праздника мою белую рубашку и вычистив курточку.

А мне грустно, что бабушка не может пойти со мной. Ноги у нее так болят, что она боится не дойти по твердой булыжной мостовой.

Пуговка уже ждет меня на крыльце трактира. Он в первый раз надел парадную пионерскую форму. Но она тоненькая очень — Пуговке холодно. Щеки у него посинели и стали почти такими же, как его галстук.[6]

— А бабушка ваша разве не придет? — спрашивает он, стуча зубами.

— С ногами у нее плоховато. Не может она на них положиться.

— Зато на нас может, — отвечает мне Пуговка и машет рукой маленькому Кубашку и длинной Лене Ламперт.

Те сразу же выходят из маленького садика при трактире, волоча за собой дребезжащую ручную тележку. Они, значит, вроде извозчиков. Несколько старушек они уже привезли на своей тележке и теперь поехали за моей бабушкой.

Пуговка ведет меня в зал. Там уже гул стоит — так много людей. Инге Кальдауне и Стефани таскают стулья из соседних помещений: пусть никто не остается в стороне от пионерского праздника, как никто не должен стоять в стороне от рождественских яслей.

Вон в зале сверкнула белая шея фрау Клари. Надо будет подальше от них держаться, а то еще начнут расспрашивать, почему я у них на свадьбе не был.

У входа стоит большой Шурихт. Он громко приветствует прибывающих гостей:

— Добрый вечер, господин Кубашк!.. Добрый вечер, фрау Вурмштапер!.. Добрый вечер, добрый вечер…

Некоторые гости спрашивают, сколько надо платить за вход. Вход свободный. Но если кто-нибудь захочет внести сколько-нибудь, то пожалуйста, для этой цели рядом с большим Шурихтом стоит тарелка.

— Деньги нынче всем нужны. Пионерам тоже, — приговаривает большой Шурихт.

Гость смеется и лезет за кошельком.

Учителя Керна что-то не видно. Он хлопочет там, на сцене. Занавес чуть раздвинулся, и в зал высовывается мальчишеская голова. И не узнаешь, кто это: так лицо разрисовано.

— Инге Кальдауне! — кричит голова. — Музыку давай!