Тимош и Роксанда

— Я всего боюсь, Богдан. Я всех боюсь. Даже Тимоша.

Сказала о Тимоше и поняла; все испортила, увела разговор в сторону. Не воротить.

— Тимош дурной, — сказал Хмельницкий. — Меня ревнует к тебе. А ему ревновать незачем. Моему делу он будет наследник. Ты уж постарайся, помирись с ним. Тимош упрямый, как бык, но не злой. Честное слово!.. А насчет страхов? Такая, видно, у царей доля — не доверять людям. Ни слуге доверять нельзя, ни жене, ни матери родной.

— Ты мне не доверяешь?! — у Елены захватило дух.

— Я о царях говорю! — усмехнулся Богдан. — Мы, слава Богу, не цари с тобой. Мы казаки.

— Богдан! — тихонько позвала Елена.

— Что?

Она лежала с открытыми глазами.

— Что? — спросил он, ожидая причуды и заранее раздражаясь.

— А тебе тоже страшно? Тебе бывает страшно?

— Когда в коллегии учился, я много о царях читал и думал. Думал, как же это они не боятся всех судить. Мудрено ли ошибиться от множества дел? Тут и миловать будешь не того, кто награды достоин, и на смерть можно отослать невиноватого. Разве перед Богом за все дела правдой отчитаешься? Страшно было за царей. — Тихо засмеялся, вздохнул: — А теперь еще страшнее.

И заснул. Сразу, спокойно, безмятежно.

— Что же мне делать-то? — спрашивала себя пани Елена.

И не было ей ответа.

8

За десять верст от Чигирина Селуян Мужиловский, тайный посол гетмана, возвращавшийся из Москвы уже не сам по себе, а сопровождая Григория Унковского, посла великого государя Алексея Михайловича, попросил московских гостей ехать тихим образом и на свежем коне поскакал к гетману сообщить радостную весть. Московского посла ждали в Чигирине с нетерпением и не без надежд.

Хмельницкий принял московского посла без проволочек, на следующий день.

Царскую грамоту вез перед послом подьячий Семен Домашнев, за ним ехал посол, а казачьи старшины, приходившие звать его к гетману, пешком шли справа, и слева, и позади.

Гетман встретил посла на пороге своей светлицы.

Унковский встал посредине и с торжественными словами передал гетману царскую грамоту.

Богдан Хмельницкий принял ее, как сокровище, печать поцеловал, передал грамоту своему обозному и велел ему тоже к грамоте приложиться. Далее Унковский спрашивал о здоровье гетмана, а гетман — о здоровье великого государя. Тут уже приспело время подарков.

— Божиею милостью великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Русии самодержец и многих государств государь и обладатель жалует тебя, гетмана Богдана Хмельницкого! — провозгласил Унковский. — Прислал тебе государь своего государева жалованья три сорока соболей.

Подьячий Семен Домашнев явил и поднес гетману царское жалованье. А потом пожалованы были все присутствующие, каждому дадена была пара соболей: Тимошу, Юрко, обозному Ивану Черняте, писарям Кричевскому и Выговскому, есаулу Михаиле Лученко да полковникам: чигиринскому Федору Вешняку, корсунскому Лукьяну Мазуренко, нежинскому Прокопу Шумейко да миргородскому Матвею Гладкому.

Гетман и полковники благодарили государя за его царскую милость и жалованье, а потом, тут же при всех, Богдан распечатал царскую грамоту, опять поцеловал печати, стоя, про себя прочитал, передал Выговскому и пригласил посла и его людей за стол.

О делах говорили через день. В кабинет были званы Унковский, Домашнев и Выговский.

И спрашивал гетман без лишних слов:

— Писал я к царскому величеству, чтоб он, великий государь, за благословением Божиим был над нами государем царем и великим князем самодержцем всея Русии. Привез ли ты царский приказ о том? Царское величество государем нам будет ли? Велит ли мне и Войску Запорожскому быть под его царского величества рукой? В той грамоте, что ты явил мне, о том не написано.

— Царское величество вас пожалует, под своей царского величества рукой быть велит, — ответил Унковский, — если ты, гетман, и все Войско Запорожское от Коруны Польской и от Великого княжества Литовского будете свободны без нарушения вечного договора.

— Мы целовали крест королю Владиславу! — гетман помрачнел. — Ныне в Польше королем избран его брат, Ян Казимир. Этого короля мы не выбирали, не короновали, креста ему не целовали. Бог избавил. Мы царского величества милости ищем потому, что от Владимирова святого крещения у нас одна благочестивая христианская вера и власть мы имели одну. Отлучили нас неправдами своими и насилием лукавые ляхи. Коли Запорожское Войско да вся Белая Русь с Московской единой стороной будут, никакой неприятель ей тогда не страшен.

Глянул на Унковского одним глазом, из-под надвинутой брови.

— Мним себе, что великому государю мы, православные христиане, не годны. Вот и не хочет быть к нам милостив, отгоняет нас от своей ласки. В нашем разоренье ратными людьми нам не помогает. А от нас к царскому величеству желанье и прошенье было с великим радением! И ныне бьем челом и послов своих шлем!