Тимофей с Холопьей улицы

Глаза владыки остро блеснули, он привалил к коленям посох, зло стиснул пальцы. Подумал: «На таких надо берестяные шеломы с венцами соломенными надевать, водить по городу и поджигать те венцы».

Продолжал уже спокойнее, приспустив набрякшие вежды:

– Мы летопись пишем, дабы не проникало зловредное, дабы служила она и после смерти нашей памятником деяний, взращивала поколения. А Тимофеям-ропотникам дай волю – об одной гили писать станут, такую скверну сотворят – ввек не расхлебаешь. Нюхнули, холопы, свободы, и голова закружилась: возмечтали о вече, что всех именитых изгонит! – Он резко оборвал речь, приказал: – Ко мне в темницу его доставь!

– А я мыслил…

– Ко мне! Дедята в застенке разом язык ему развяжет. Возмутителей надо давить, как мышей, что точат древо жизни. – Он приостановился, посмотрел испытующе на Незду: – Если что меж нас и было, сейчас не время розни… Не съединимся – они нас съедят… по рукам и ногам веревками… долбней оглушат да метнут с моста. Небось не хочешь?

– Выплывем, – самоуверенно усмехнулся Незда.

ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД КЛОКОЧЕТ

Слух о том, что Незда замыслил недоброе, взволновал город. Во всех концах его зазвонили сполошные колокола. Малые веча собирались всюду, даже по дворам. Новгородцы, вооруженные кто чем мог, сбегались на площадь.

Тимофей, услышав призывы колоколов, бросился к Неревскому концу, но нездовские стражники свалили его с ног, скрутили позади руки и, забив рот кляпом, куда-то потащили. Тащили недолго – повстречали владычных слуг, и те, перехватив Тимофея, поволокли его уже сами.

Все это произошло так неожиданно, что Тимофей пришел в себя только на земляном полу выстуженной темницы, куда его с размаху бросили. Шуршали крысы в грязном сене, бесстрашно шныряли вокруг.

…Во дворе своей кузни Авраам кричал, раздавая топоры и рогатины:

– Незда замыслил предать нас, натравить на Торжок, перебить поболе!..

Толпа ревела:

– Смерть собаке!

– Он против бога и Великого Новгорода!

– В прорубь супостата!

Незда, только что возвратившийся от владыки домой, успел лишь снять с себя шубу, когда в ворота с набитыми на них прорезными бляхами из железа яростно застучали.

В гридню вбежал до полусмерти перепуганный старый слуга Онаний:

– Чернь… Несметно… Разнесут…

Он весь трясся, смотрел на господина обезумелыми глазами. Пытался непослушными пальцами застегнуть пуговицу на кафтане.

Незда вплотную подошел к Онанию, наотмашь ударил его по лицу:

– Что трясешься, падаль? Заваливай двери!

Крики толпы и тяжелый грохот у кованых ворот становились все громче. Били чем-то и в железные ставни на окнах.

Мысль Незды заработала лихорадочно. Что делать? Выйти с посулами? Не поверят. Бежать? Но куда? И вдруг сразу стало легче дышать – тайный ход! Скорее к тайному ходу! А там можно, на худой конец, и к Юрию податься: мол, поддержи, милостивец… Ну да видно будет.

Тайный ход из Нездиного двора к церкви, что он построил, рыли много лет, по ночам. О ходе никто в городе не знал. Все, кто его рыл, стараниями Незды давно были уничтожены. Надо немедля спуститься в подвал, отбросить плиту – и спасен!

Он рванул дверь, ведущую в сени, и отступил: на пороге стоял кузнец Авраам с мечом в руках.

Сумрачно глядя на Незду ненавидящими глазами, спросил глухо:

– Аль не ко времени, посадничек?

Авраам шагнул в гридню, а за ним молчаливыми тенями – Потап Баран и Васька Черт. Боясь упустить Незду, они втроем перелезли через забор, убили во дворе пса, преграждавшего им путь.

Воцарилось молчание. Оно было страшнее криков и угроз.

Наконец его прервал Авраам:

– Пойдем, душегуб!

Незда побледнел. Пытаясь сохранить спокойствие, сказал:

– Нет у тебя права…

– Есть у меня полная мочь и право. Пред народом на площади ответишь, – глухо произнес кузнец.

Незда, выдавив улыбку, сказал, обращаясь не к Аврааму, а к Потапу и Ваське:

– Да кой вам расчет меня прежде времени на растерзание толпе вести? Давайте уж, коли на то пошло, я вам потайник свой с драгоценными каменьями покажу – и делу конец. Не раз помянете добрым словом своего посадника. Бог свидетель – покажу.

Широкое лицо Авраама передернулось, ноздри гневно раздулись:

– Купить хочешь?

Но Потап Баран, коренастый, медлительный, с отвисшей челюстью и застывшими зеленоватыми глазами, шагнул к Незде:

– А ну показывай свои каменья!

– Сбежит он! – предостерегающе крикнул Авраам.

Васька Черт – черный и гибкий, как угорь, – повел хищным, горбатым носом, огладил топор:

– Далеко не убежит. Показывай!

Незда, сопровождаемый Васькой и Потапом, вышел. Авраам, недовольный тем, что не сумел отвести их от корысти, продолжал стоять посреди гридни.

Все было здесь чуждо и ненавистно ему, все было награблено у него и у таких, как он. Злоба душила Авраама. Стиснув меч, он начал яростно крушить им лавки с резной спинкой – за все! За все! Шкафы с узорными створками – за все! За все! Словно в этом истреблении находил выход накопившемуся гневу.

Толпа за воротами нетерпеливо шумела, ожидая возвращения Авраама, Потапа и Васьки.

Топот и крики в дальних клетях привели Авраама в себя.

«Сбежал!» – похолодел он, кинувшись к двери.