Тимка-почтальон

В рассказе нашем не должно быть ничего сверхъестественного, поэтому мы тут же должны приподнять завесу таинственности над единственным, неясным пока читателю обстоятельством. Обстоятельство это, а именно постоянные препирательства Тимки со своим начальником Зинаидой, при ближайшем рассмотрении не содержит в себе ровным счетом ничего таинственного. Просто Тимка - дело житейское, пристрастился-таки к розовому портвейну, который стоял всегда на полках нашего продмага. Одно это было бы еще ничего, тем более, что и попивал Тимка розовое зелье весьма умеренно. Но он полюбил принимать свою ежедневную порцию именно перед разносом почты. Ему так, видите ли, веселее работать было. А тут уж Зинаида усматривала прямое нарушение трудовой дисциплины, ну, и по принципиальности своей стала Тимке выговаривать. Вот поэтому-то и он, выходя из почты, прежде чем отправиться по деревне, пошумливал на Зинаиду на раздраженных тембрах.

Война эта ихняя велась ими, впрочем, на вполне келейном уровне, так что оба вроде бы и пообвыклись с ней.

Вот и на этот раз, уловив знакомый запах, Зинаида выдала Тимке очередную порцию своих риторически горьких упреков, а Тимка, приладив сумку и выйдя из избы, ответил ей коротким отрывком из репертуара лесного ворчуна. Затем, неодобрительно осмотрев природу, превратившую с помощью трехдневного осеннего дождя деревенский большак в беспролазную грязь, Тимка основательней приладил форменную фуражку и пошел пробираться по знакомому маршруту.

Почту, несмотря на бездорожье, разнес быстро. Оставалось зайти к Семенычу, к дружку Тимкиному, хорошему человеку и уважаемому на деревне деду. И все время пока разносил почту другим, не хотелось Тимке даже и думать о том, как он пойдет к Семенычу. Еще на почте, украдкой отогнув заклеенный угол телеграммы, прочел Тимка никудышное для его дружка известие, что в столице скончался от разрыва сердца его сын. Семеныч часто рассказывал о своем сыне, дирижере, и вечерами старики подолгу обсуждали, кто в городе считается главнее - дирижер или актер. Чаще всего после всестороннего обсуждения оба склонялись к тому, что дирижер уж никак не менее, чем актер. "А то и поболе станет", - добавлял кто-нибудь из них, и оба расходились удовлетворенные.

И вот теперь надо было идти к Семенычу и волочить к нему эту негодящую бумагу с такой плохой вестью.

Помялся, помялся Тимка, а делать нечего, надо идти к Семенычу. Раскрыл калитку, шуганул бросившегося под ноги пса и толкнулся в незапертую дверь. К Семенычу он ходил запросто, без стуков и извещений.

Дружка своего застал он сидящим в раздумье перед клеткой с кенарем и стругающим какую-то дощечку. "Ну что, Тимка, письмишко, что ли, принес какое?" - спросил его Семеныч, важно разглядывая свою работу и даже не оборачиваясь к вошедшему.

Тимка огорченно пошамкал губами и хотел было уже достать плохую телеграмму со дна опустевшей сумки, но вместо этого сказал: "Да не-е, Семеныч, кто тебе, хрычу этакому, сообщать что будет. Вишь, сидит как бирюк какой, давай-ка лучше хлопнем по маленькой, у тебя-ить вчера оставалось". Не умел Тимка огорчать своего друга. Несчастье не должно было случиться. Сын старика не мог умереть.

Семеныч обернулся к Тимке и хотел было уж обсудить его предложение, как вдруг увидел, что почтальон грузно оседает на скамью, губы его беззвучно шевелятся, а правая рука с желтыми потрескавшимися ногтями беспомощно лапает стеганку, на том месте, где должно биться сердце. Через секунду слезливые охи и ахи Семеныча уже не доходили до Тимкиного сознания. Сознание ушло от него. Ушла и жизнь.

...И вот, когда адажио, это горное озеро, незамутненное ни единым всплеском страсти, готово было исчерпать себя в цедящих по капле тишину огромного зала движениях дирижерских рук, когда замершие люди в зале, на сцене, у радиоприемников с почти уже невыносимым напряжением ожидали того единственного жеста, который позволит звенящему потоку жизни вырваться на свободу в финальной части симфонии, лицо дирижера стало по цвету не отличимо от его белоснежной манишки.

Только мгновение длилась эта пауза. Что случилось за это мгновение? Мы ведь еще мало знаем о том, что может и чего не может человек.

Отчаянье старика-почтальона отвело беду от его друга. Но беда не исчезла бесследно, а ударила в того, кто стал у нее на пути.

И был блестящий финал, и пространные рецензии музыковедов, глубокомысленно рассуждающих о редкой сосредоточенности дирижера в момент перехода от адажио к аллегро виваче, и было письмо от отца из родной и забытой деревни.