Тим

Когда рассвет проник в комнату, осветил ее и пришел новый день, Мэри крепко спала. Не спал Тим. Он лежал и смотрел в окно, боясь шевельнуться и побеспокоить ее. Она была такая маленькая и мягкая, так хорошо пахла, и приятно было держать ее в руках. Когда-то у него был плюшевый мишка, и он любил его держать так же у груди, но Мэри была живая и сама могла держать его, а это было много приятнее. Когда от него забрали мишку и сказали, что он уже большой и больше ему нельзя спать с мишкой, он плакал долгие недели и прижимал к себе пустые руки. Он так горевал об ушедшем друге, что у него болела грудь. Он знал, что мама не хотела забирать от него мишку, но после того, как он пришел с работы в слезах и рассказал, как Мик и Билл смеялись над ним за то, что он спит с плюшевым мишкой, она заставила себя отобрать его у Тима и выбросила в мусорное ведро в тот же вечер. О, та ночь была такая долгая и темная и полна теней, которые двигались и превращались в когти, клювы и длинные, острые зубы. Пока с ним был мишка, он мог уткнуться в него лицом, и они не осмеливались подойти ближе, они были только у дальней стены. И прошло много времени, прежде чем он привык к тому, что они здесь, близко, и лицо его беззащитно, и они пытаются схватить его. Стало лучше, когда мама оставляла гореть ночник, но до этого дня он ненавидел темноту. Она была опасна и полна прячущихся врагов.

Забыв, что он не собирался двигаться, чтобы не разбудить ее, он повернулся так, чтобы смотреть на нее сверху, затем переложил свою подушку так, чтобы он был гораздо выше, чем она. Очарованный, он долго смотрел на нее, как бы вбирая ее в себя. Ее грудь ошеломляла его, он не мог оторвать от нее глаз. Сама мысль о ее груди вызывала в нем волнение, а что он чувствовал, когда он прижимал ее своей грудью, невозможно описать. Ему казалось, что все то, что в ней было по-другому, было создано для него специально. Он не думал, что она была точно такая же, как все другие женщины. Она была Мэри, и ее тело принадлежало ему так же абсолютно, как и его плюшевый мишка. Только он, он один мог держать ее, и все страхи ночи, весь ужас и одиночество отступали.

Папа сказал, что никто никогда не касался ее, то, что он ей принесет, ей незнакомо и чуждо, и он понял всю величину своей ответственности даже лучше, чем разумный человек. В слепой страсти, подчиняясь инстинкту и желанию, он не все помнил, что говорил ему папа, но в следующий раз он постарается вспомнить все. Его преданность Мэри была абсолютно самоотверженна. Казалось, она шла откуда-то извне и состояла из благодарности, любви и глубокого, успокаивающего чувства безопасности. «Как она красива», — думал он, видя и морщины, и немолодую кожу, но вовсе не находя их некрасивыми. Он смотрел на нее через призму огромной, безграничной любви и поэтому считал, что все в ней было прекрасно.

Сначала папа сказал ему, что он должен поехать в дом в Артармоне и ждать там один, когда Мэри вернется. Он не хотел этого, но папа заставил его и не разрешал ему вернуться на Серф Стрит. Целую неделю он ждал, кося траву, выпалывая клумбы и подрезая кусты. Это днем, а по ночам бродил по пустому дому, пока не уставал настолько, что засыпал. Все лампы в доме горели, чтобы изгнать демонов, которые таились в бесформенной темноте. Он больше не принадлежал дому на Серф Стрит, так папа сказал, и когда он умолял папу пойти с ним, он встречал твердый отказ. Думая об этом теперь, при восходе солнца, он решил, что папа точно знал, что случится. Папа всегда все знал.

В прошлую ночь с запада доносились раскаты грома, а воздух был пропитан запахом дождя. Гроза так пугала его, когда он был еще маленьким мальчиком, что папа показал ему, как быстро исчезнет его страх, если он выйдет на улицу и посмотрит, как кругом красиво, как яркие молнии пронизывают черное небо и грохочет гром. Поэтому, приняв душ, он вышел во внутренний дворик. Если бы он одевался в доме, то демоны бросались бы на него из каждого угла, а здесь, на открытом месте, где ветерок обвевал его голые плечи, они были бессильны. И постепенно ночь успокоила его и, подобно неразумным созданиям земли, он слился с природой в одно целое. Как будто он мог видеть каждый лепесток каждого цветка, и как будто окружающий мир наполнил его беззвучной музыкой.