Тильда

Мне абсолютно непонятно, когда говорят: «Эта песня посвящена ей» или «Эту песню он написал из чувства к ней» или «к нему», неважно. Думаю, песни пишутся изначально из чувства к человеку как таковому, и он может только спровоцировать появление песни, что, в общем, немало. И более того, очень важно. Но не стоит преувеличивать свое значение в жизни поэта, автора. И сойдемся на том, что конкретно вы, дорогой, или вы, дорогая, стояли у истоков рождения песни, которая в процессе написания, конечно же, обрастала помимо вашего – иными образами. А главный образ песни – это все же образ самого поэта. И в данном случае не стоит обижаться. Мне кажется, это просто условие такого, совершенно некарьерного появления стихотворений, или песен, или театра. Образ самого поэта – самый главный в его творчестве, и он не может остыть от самого себя. Иначе, если он остывает, будет всегда очень видно, и называться будет уже словом «конъюнктура». Так вот, свое значение в роли создания шедевров не стоит преувеличивать, не было бы вас, был бы кто-нибудь другой. Такова неумолимая правда. И поэт – это тяжкое бремя. И бремя это – не только тонкая душевная организация человека, пишущего стихи, не только его ранимость, его нервность, его уязвимость, не только его восприимчивость. Самое тяжелое в этой миссии – то, что ее невозможно оставить. Невозможно забыть о том, что тебя привело сюда и что тебя никогда в жизни не отпустит.

Предположим, вы журналист, и вас все достало, вас достало писать материалы, писать о людях, которых вы вообще, по сути, не знаете. Вы идете в кружок макраме и начинаете в этом кружке новую жизнь. Или, например, вы архитектор, и вам надоело чертить вот эти линии на бумаге, одно и то же, одно и то же. Вы идете на набережную Невы и поступаете учеником капитана – глядишь, через несколько лет вы уже водите лодки по мостам и каналам Петербурга. Или вам, допустим, надоело быть фрезеровщиком. Так это вообще очень просто, вы увольняетесь, ну его в пень, этот завод. И возвращаетесь в спортзал, где боксировали десять лет назад и где вам всегда рады. А поэта нигде не ждут, и ему нигде не рады, так как его никто не может понять до конца. Ему некуда вернуться. Нельзя выпрыгнуть из своей головы, она на плечах двадцать четыре часа в сутки, энное количество лет, из года в год, из года в год. Поэт – оговоримся, настоящий поэт, с Божьей предначертанностью – не может не писать. Он будет писать, что бы с ним ни случилось. Он станет от этого мучиться, и какие бы кризисы его ни настигали, он будет их переживать и будет писать дальше. Он будет так же складывать слова. И вы – всего лишь один из инструментов его творческого пути, один из его этапов. И по большому счету вы абсолютно безымянны, безлики и неинтересны – точнее, неинтересны в тот момент, когда ваши инициалы рассекречены и лицо ваше предъявлено миру. Давайте вспомним Иосифа Александровича Бродского и инициалы М.Б.

И все это так. И все это не так. В случае с Майком Науменко это совершенно не так. Потому что песни его абсолютно адресны, абсолютно конкретны. И вся его любовь действительно сконцентрировалась в одном лице, лице одной-единственной женщины, которая не давала ему покоя до самой смерти.

В текстах Майка мне всегда нравились конкретность и простота. Незамысловатые рифмы нравились, как будто легкие, своеобразные, вот это бытописание, «я изжарен как котлета». И вообще, нам, людям, воспитанным на традиции русской классической литературы, русской поэзии, лирики XIX–XX веков и, конечно же, поэзии Пушкина, именно такая мнимая легкость и близка. Майку удавалось талантливо и гармонично сочетать эти два якобы абсолютно несовместимых начала – русскую поэзию и американский черно-белый блюз. И он делал это очень легко и светло. И очень непритязательно. И, наверное, так же легко и скромно, как жил.

А жил он недолго, всего тридцать шесть лет. Умер в августе, летом, в начале 90-х годов. Произошло это в Питере. Говорят, его сильно избили во дворе, ограбили, нанесли очень тяжелый удар по голове, он смог подняться к себе в коммуналку, где пролежал в беспамятстве какое-то количество времени никем не замеченный, опять же. Хотя в коммунальной квартире – тем, кто не знает, – живет обычно много людей. Он лежал там, и когда, наконец, то ли кто-то пришел, то ли как-то спохватились и заподозрили неладное, вызвали «скорую». Не успели. Он так и ушел, достаточно скромно и достаточно непритязательно.