Тихон

– Возраст человека исчисляется в годах, – забубнил ангел, – И мы знаем, что год – это один оборот планеты вокруг звезды. Но количество обращений Земли вокруг Солнца не имеет никакого отношения к возрасту. Почему возраст человека измеряется именно во временных промежутках, а не в километрах? Или он каким-то образом зависит от скорости полёта Земли вокруг Солнца? Возраст – это не количество времени. Возраст – это наполненность. Представь себе, Тихон, что ты наполняешь чашу. Что ты видоизменяешь её, переделываешь – вплоть до того, что её не узнать, по сравнению с первоначальной. Упоминая возраст, мы говорим, что новая чаша отличается от прежней количеством часов, потраченных на её наполнение. Но это никоим образом не характеризует содержимое чаши! Возраст – это накопившееся количество изменений в пользу интеграции со вселенной. Понял? Ладно, я потом тебе еще раз объясню.

С ангелом так всегда было: как начнет учить – туши свет. В темноте слушать было и впрямь легче, когда все внимание в ушах сосредоточено, без отвлечения на яркий свет.

И так ангел с Тихоном поступал долгие годы.

Годы, годы…

Отец Филип, бывший Филипп

У отца Филипа все кругом были отцы. То ли от избыточного уважения к людям он всех так превознёс, то ли наоборот – от гордыни, мол, я отец, а вы и подавно. Вдобавок, тут откровенно пахло большой духовностью, как жареной на сале картошкой в старой коммуналке.

Как известно, настоящее духовное путешествие начинается, когда понимаешь, что идти некуда, кроме как внутрь себя.

– Я не хочу сказать, конечно, что религия и духовность рядом не лежали, – сказал отец Филип, который внутри был бунтарь, а снаружи непонятно кто, – Лежали, но недолго и в трусах. То есть, похоже, там ничего не было между ними. Религия, она ведь для кого как. Для кого – смысл жизнь, а другому как презерватив на душе. Но и это хорошо на самом деле. Потыкаешься, потыкаешься, поймёшь, что наружу не выбраться и вынужденно обратишься вовнутрь себя.

– Интересно, – пробурчал ангел-хранитель, – кто же ты-то такой, конкретно ты…

Но отец Филип вроде как не заметил бурчания ангела, он продолжал развивать тему.

– Религия – это ещё не свобода. Это когда ты выбираешь место не возле параши, а у окна. Точнее – это когда ты доверяешься кому-то, кто обещает тебе это место. На самом-то деле есть страх не занять место у окна, а не возле параши. Перефразируя отца Фромма – это бегство от параши.

Время от времени он смущался, потому что его речи выглядели для непонимающих как осуждение. Также он догадывался, что дело не в религии, а в его понимании религии.

– Кстати, братья, не подумайте, что я критикую религию. Религия меня больше не задевает. А критикую я то, что меня задевает. Вот, возьмите, например, морскую мину. Это такой железный шар со взрывчаткой, ощетинившийся рожками взрывателей, которые лучше не задевать.

Тут отец Филип поморщился от своих же слов, и Тихон догадался, что тому было неприятно употребление слова «ощетинившийся», потому что как у всех. Потом он поморщился еще больше, потому что морщиться от употребления не того слова было еще большим штампом, чем это слово употреблять.

– Блин! – подумал вслух отец Филип, и это не было ругательством, это было эхо, отголосок внутренних переговоров, – Мина – это шар с рожками. Плавает мина себе, плавает… пока корабль не заденет корпусом по рожку. Тогда мина взрывается вместе с кораблем, и оба тонут. Вместе с тем, что осталось от рожков. А, кстати, вы знаете, что в рожках у мины сахар? Он держит пружинку ударника, как-то так, и мина не может взорваться, пока она не в воде. На суше она безопасна, а в воде сахарок растворяется, и мина становится на боевой взвод. Теперь её за рожки лучше не трогать – бабахнет.

– Похоже, ты с того начал, что сахарок растворил… – пробурчал Архип, но Филип сделал вид, что его не услышал.

У отца Филипа было большое эго.

Эго – как мина, ощетинившаяся – чёрт! – рожками. Или как Звезда Смерти из «Звездных войн», ощетинившаяся лазерными пушками. Так и видно эти толстые стволы, возникающие из раздвигающихся в разные стороны шипящих люков. Только тронь! Или так: эго – это крепость, и чуваки за бойницами, ощетинившиеся луками. Эго – набор придуманностей, и остаться без эго вполне безопасно. Без эго можно всё, и чистый лист – наилучшее состояние из возможных.

Отец Филип качнулся вперед на стуле, коснувшись пузом края кухонного стола. Стол был холодный, куда холоднее пуза, и отец Филип дернулся, отшатнулся, зато стал трезвее.

– Короче – это всё я, – сделал вывод отец Филип, – и мина, и Звезда Смерти, и крепость. Это меня не тронь, а то… а то стану критиковать. Я критикую то, что меня задевает. Критика – это форма агрессии, это когда лучник выпускает стрелу – пяу!

Представить отца Филипа крепостью было легко, звездой или миной слегка сложнее, но тоже можно.