Тихой Ночью или Добро Пожаловать

Наступила осень. Седьмая на счету Яны. А для ребёнка это означает только одно: школа. Первый раз в первый класс – вроде это говорится именно так. Пойдём к следующей двери. Эта дверь выглядит действительно неопрятно. Но она не столь важна, как то, что находится за ней. Заходим! А вот и школа. Отныне этот цвет, бывший зелёной краской, а ставший больше болотным, будет всегда ассоциироваться у неё со школой. Ибо таковой школа простоит ещё долгое время, пока она будет посещать её в будние дни три сезона кряду.

Сзади здания уже собралась толпа чёрно – белых детей. Ах! Кто же это тут так выделяется? Да это же Яна! Смотри, она стоит в красном сарафане в клетку. На ногах белые лакированные сандалии, а в руках громадный букет цветов. Но загляни в её лицо: оно полно недовольства и обиды. Тогда для неё такой пустяк казался великим, а дело было в том, что её одели в одежду её сестры, которую та надевала также на своё первое Первое сентября. Хотя это было только полбеды: ей не купили туфли, какие она хотела. Её сестра ходила в туфлях на небольшом каблуке, и ей тоже безумно хотелось похожие, но пришлось надеть сандалии.

Сейчас пройдёт линейка, и первоклассники, как принято, пройдутся у всех на виду. Для Яны этот момент будет поистине важным. Впервые она выпустит руки отца и матери, предстанет пред обществом и заглянет в его глаза. Родители явно переживают: а вдруг их ребёнок будет так же вести себя, как и в саду. Ещё при подготовке к этому мероприятию они уже начали саркастически нашёптывать: «Придёшь в школу – тоже будешь плакать, да?» Удар, но действенный. Яна решила для себя, что ни за что не будет плакать. Хотя с этим она, возможно, переусердствовала. Вот новоиспечённый первый класс вошёл в их школьный кабинет, и каждый ребёнок выбрал себе место. Яна заняла третью парту в ряду посередине. Давай постоим рядом с её отцом и посмотрим на неё, пока классный учитель будет говорить.

Если бы кто – то удосужился посмотреть вместе с нами, то сразу же и заметил бы, что внимание Яны полностью переключено на другие вещи. Ей совершенно не интересно, о чём говорят, кого фотографируют и что вообще делают другие. Она тщательно рассматривает каждую деталь кабинета, впитывает в себя цвета, расположение мебели и картин, специфические запахи, особенности учительского стола, манящий вид за окном. Она запоминает шероховатости на поверхности парты, ощущения, что остаются на кончиках пальцев, после того как проведёшь по ней ладонью. Яна жила этим: у девочки была острая необходимость чувствовать, а точнее, прочувствовать всё, хотя бы с помощью пяти основных чувств.

И чем больше она прислушивалась и присматривалась, тем меньше ей всё это нравилось. Что можно делать там, где четыре стены, доска на стене, стулья и столы. Где тебе нельзя вставать и идти куда хочется, говорить о чём душа пожелает, да в конце концов, думать, о чём хочется думать. Ответ напрашивается сам: здесь ты можешь быть только винтиком или никем. Какая скукота! Яна не знала, как нужно вести себя, что нужно говорить в таком чуждом для нее месте. И она молчала. Вскоре молчание переросло в привычку, привычка стала составляющей характера, а социум, пусть и детский, но уже стремящийся осудить, выдал приговор: нелюдь!

Яна так и не нашла смысла там, где его не было. Она перестала воспринимать школу как что – то обязательное и нужное. Всё же посещать её приходилось, и Яна шла туда, но исключительно потому, что того требовали родители, того требовал устоявшийся порядок вещей. Правда, за отсутствием мотивации слово «надо» меркло в голове, и она начинала идти на детские ухищрения и симулировала плохое самочувствие, лишь бы не ходить на занятия, а заняться тем, что действительно было бы по душе. Не удивительно, что оценки стали ухудшаться, а так и не налаженные отношения с однокашниками и вовсе потерпели крах. Всё верно: другие дети её класса уже сформировали свой крохотный мир, и, когда Яна заходила в класс после длительного отсутствия, на неё смотрели и видели другое, незнакомое и непонятое существо. Отличающуюся от них по всем параметрам девочку, которую никто в этом мире уже не ждёт. Ведь она не соблюдала рамки, предписанные кем – то, чем и вызывала острое ощущение чужеродности.

Стремительно Яна всё дальше удалялась от общества. Всё больше контакт с внешним миром ставил её в ступор. За свою жизнь она ни разу не заводила новых знакомств, и сейчас ей даже в голову не могло прийти, как пойти на контакт с детьми, которые смотрят на неё, как волк на свою добычу. Естественно, её детский склад ума не мог постичь, почему же дружба ей неподвластна. Яна начинала поддаваться страху раскрыться другим, в конце концов решив, что дружба – это что – то, существующее в этом большом мире, но не предназначенное для неё. Вскоре она окончательно закрыла створки своего внутреннего содержимого и начала воспринимать окружающих как тягостное испытание.