Тихий уголок

Голосом, не уловимым ни для одного уха, извещатель объявляет: «Член клуба впущен в дом».

Борисович сдает карты.

– Что, еще одна ликвидация? – недоумевает Володин.

– То ли будет, то ли не будет, – говорит Борисович.

– Дважды в день – никогда еще такого не было. По крайней мере, я не помню.

– И даже дважды в месяц. Ликвидации случаются редко.

– Это точно, – соглашается Володин.

– Очень редко.

Володин смотрит на свои карты:

– Снова хочешь в кункен?

– Меня устраивает.

– Можно принести шашки.

– Шашки тоже устраивают.

– И меня, – говорит Володин.

– Так, значит, кункен? – спрашивает Борисович.

Володин кивает:

– Еще немного. Почему бы и нет?

– Почему бы и нет? – поддерживает его Борисович.

6

За вестибюлем вздымаются двадцатифутовые стены главного холла с кессонным потолком и французскими известняковыми плитами на полу. П-образный в плане дом с трех сторон окружает двор, который можно видеть через окна в бронзовых рамах высотой во всю стену, помещенные между известняковых колонн. Внешнее пространство слегка подсвечено фонарями в старинном стиле, а в центре расположен бассейн размером с озеро. Он сверкает голубизной, как громадный сапфир, из него поднимаются, изгибаясь, струи пара, словно страждущие призраки.

Дом был объят сверхъестественной тишиной – такого полного беззвучия Джейн никогда прежде не наблюдала. Вдоль стен холла на постаментах стояли выразительные бронзовые изваяния, а на изящных столиках – пары больших японских ваз.

Если «Аспасия» и была тем, чем претендовала быть, то в ней не наблюдалось никаких стандартных деталей отделки, свойственных борделям. Атмосфера, дышавшая утонченным вкусом и высоким стилем, позволяла членам клуба удовлетворять самые смелые желания и считать себя выше никчемных людишек, которые живут в захудалых медвежьих углах или учились не в тех университетах, а то и вовсе не посещали университет.

От Овертона Джейн знала, что на цокольном этаже расположены квартиры охранников, комнаты общего пользования, кухня и другие помещения. Но главное находилось на втором этаже, где у каждой девушки были свои апартаменты.

За холлом располагались две шикарные лестницы: правая вела в восточное крыло, левая – в западное. Известняковые ступеньки. Замысловатые бронзовые балюстрады. В стенах вдоль каждой лестницы были отделанные мрамором ниши со статуями богинь Древней Греции и Рима, выше человеческого роста, – Венеры, Афродиты, Прозерпины, Цереры…

Джейн стояла в тишине у подножия лестниц, смотрела вверх, туда, где тоже царила тишина, и понимала, что этот изысканный бордель – мавзолей, где могут быть похоронены мечты и надежды. Дальше идти не хотелось. Она подумала о лабораторных мышах, марширующих в ногу, и задумалась: не обнаружится ли в ходе расследования, связанного с Шеннеком и его заговорщиками, что-нибудь настолько чудовищное, что за ним нельзя будет увидеть будущее?

Растление существовало с незапамятных времен во всех странах. Если растление затрагивало сердце, культура могла найти путь к выздоровлению, хотя и с немалыми усилиями. Если растление касалось разума, нащупать путь к возрождению было труднее, потому что сердце вело по ложному пути. Если же оно поражало и разум, и сердце, что тогда?..

В конце концов, выбора у нее не было. Она пошла вверх по лестнице.

Ширина холла на втором этаже не превышала двенадцати футов, а отделан он был не менее пышно, чем помещения внизу. По словам Овертона, на втором этаже насчитывалось десять апартаментов – пять в восточном крыле и пять в западном, где оказалась Джейн. На каждой двери была декоративная рамка с золотыми листьями, а в ней – портрет девушки, которая занимала эти апартаменты. Портреты, фотографии в компьютерной обработке, выглядели как картины маслом, только в рамке находился не холст, а большой плоский экран.

Если девушка в этот момент принимала другого члена клуба или не могла открыть по другой причине, экран гас, и создавалось впечатление, будто портрет вырезали из рамы. В этом крыле было две пустые рамы. Возможно, где-нибудь в этот момент удовлетворялись самые смелые желания, но звуки наслаждения или боли не проникали в холл.

Джейн остановилась перед портретом евразийки поразительной красоты. Девушка сидела в простом китайском кресле, на резной спинке которого были изображены схватившиеся друг с другом драконы. На девушке была пижама красного шелка с белыми гвозди́ками на одной стороне. Слева, на груди, – цветок, роняющий белоснежные лепестки, которые падали на блузку и на ногу в шелковой штанине.

Джейн повернула дверную ручку, и дверь, оказавшаяся автоматической, распахнулась сама по себе. Ее толщина составляла не менее восьми дюймов. Вес двери, вероятно, был таким огромным, что автоматика становилась необходимой.

Она вошла в прихожую, изящно обставленную в стиле Шанхай-деко: деревянные панели медового цвета с отделкой из черного дерева, все остальные предметы – серебристые или темно-фиолетовые. Дверь, мягко закрывшись, издала короткий пневматический звук, словно имела герметическое уплотнение.