Тихий омут

Вера шагнула к горшку с королевской бегонией, отвела локтем привольно растопырившиеся резные листья и уже почти положила гантели в угол, как вдруг заметила в этом углу что-то постороннее. Что такое постороннее может прятаться по углам в ее квартире? Или какой-нибудь пришелец явился родственницу навестить? Надо генеральную уборку почаще делать.

Вера машинально сунула гантели в горшок с бегонией и, раздвигая упрямые листья, полезла в угол. Пришелец! Кис-кис-кис… Иди сюда! Сейчас знакомиться будем.

Вот черт… Лучше бы и правда какой-нибудь пришелец. Домовой. Кот с чужого балкона. Летучая мышь из ночного мрака. Крыса с голым хвостом. Змея с ядовитыми зубами.

А не эта серая деревяшка с темным пятном. Аэлита. Сволочь. Как она сюда попала?

Да так же, как попадала во все другие места, где потом и обнаруживалась в самое неподходящее время, — скорее всего, Вера, найдя ее в последний раз где-нибудь на антресолях или на книжной полке, швырнула, не глядя, через плечо, а потом просто забыла. А она за бегонией устроилась, гадина. Надо, наконец-то, выбросить ее так, чтобы уж больше никогда не находить. Особенно на ночь глядя. А вот хоть прямо сейчас, в окно, с шестого этажа — в омут головой…

Вера вытащила деревянную фигурку, но выбрасывать в окно почему-то не стала. И в другой угол бросать не стала. И на антресоли не сунула. Наоборот — понесла в ванную, обмахнула пыль щеткой, старательно протерла все деревянные изгибы влажным полотенцем, потом еще и сухим вытерла. Понесла назад, в спальню, поставила на туалетный столик перед зеркалом, включила верхний свет, уселась на постель и стала внимательно разглядывать. Хоть и знала наизусть каждый миллиметр не слишком ровной поверхности.

— Боже мой, какое чудо, — сказала мать, развернув газетный сверток, а потом — целлофановый пакет. — Как же это сделать можно было?

«Ножом», — подумала Вера тогда, в автобусе, впервые глянув на серую деревянную фигурку. А больше ничего не подумала. Спать хотела.

Деревянная Аэлита была большая, сантиметров пятьдесят в высоту, ни на какую полку не влезала, и мать пристроила ее на подоконнике, рядом с каким-то фикусом. Или не фикусом, а рододендроном каким-то. Черт его знает, как он там назывался, любимый мамин цветок, но густая пушистая листва, похожая на куст сирени, почти скрывала серую деревяшку. Вера ее не замечала, она вообще забывала о подарке, врученном таким нелепым способом, да и как подарок это не воспринимала. А однажды застукала мать за странным занятием: та стояла у окна над своим любимым фикусом-рододендроном с пластмассовой леечкой в одной руке, а другой рукой делала что-то непонятное — поднимала, опускала, отводила в сторону… Еще и бормотала при этом что-то. Вера замерла на месте и тревожно прислушалась.

— Мужики, — печально говорила мать, — ищите Аэлиту! Аэлита — лучшая из баб…

— Ты чего, стихи цветочкам своим читаешь? — без особого интереса спросила Вера, мгновенно успокаиваясь. Мать стихи могла и самой себе читать, не то, что цветочкам своим, во до чего романтичная была. Так что ничего странного, «скорую» можно пока не вызывать.

Мать оглянулась на нее с мечтательной полуулыбкой, поманила рукой, задумчиво спросила:

— Верочка, как ты думаешь, она летит или просто бежит? Или, может быть, в воду ныряет?

Вера подошла, встала рядом и заглянула за пушистую листву фикуса-рододендрона. За листвой, совсем отдельно от цветка, но в то же время будто живая вместе с ним, и даже не вместе, а просто в нем, не то летела, не то бежала, не то ныряла серая деревянная фигурка, вырезанная ножом, похоже, наспех — поверхность даже хотя бы наждаком не была зачищена, каждый след от ножа был виден. Вера порассматривала деревяшку, пожала плечами и равнодушно сказала:

— На мышей охотится.

— Почему на мышей? — растерялась мать. — Как это — охотится? Что ты глупости… Подожди.

Она поставила леечку на подоконник и бережно, двумя руками, вынула деревяшку из-за своего любимого фикуса-рододендрона, даже не обратив внимания на то, что по пути несколько листочков с него содрала. Пошла к столу, локтем отодвинула к краю пустую чашку, блюдце с печеньем, книжку какую-то растрепанную, а на расчищенную середину стола воздвигла серую деревяшку. Именно так — воздвигла. Как произведение искусства. Подумаешь…

— Нет, она летит, — говорила мать, медленно обходя стол и не отрывая взгляда от деревяшки. — Вернее — взлетает, с разбегу… А вот с этой стороны — как будто сейчас нырнет… Или, действительно, преследует кого-то? Хм… Охотится. Только почему за мышами?

— Потому, что кошка, — объяснила Вера, следя за кружащей вокруг стола матерью и не глядя на деревяшку. — За кем еще ей охотиться? Ну, за крысами… Или от собаки удирает.

— Нет-нет, она не удирает, — серьезно возразила мать. — Преследует — да, может быть. Только не кошка, нет… Может быть, пантера? Тоже вряд ли. Но что-то звериное в ней есть. Только зверь неизвестный… Неопознаваемый.

При всей своей романтичности мать иногда была способна на безупречную точность формулировок.