Тихий океан

Однако Ашер его не понял, и только после того, как старик несколько раз повторил это замечание, догадался: им обоим стыдно, что он застал их в таком виде. На козлах лежала деревянная балка, и он узнал на ней тот же цветочный узор, что уже видел в старом доме. Крошечные деревянные досочки прилегали к ней неплотно, и, нагнувшись, чтобы рассмотреть их поближе, он понял, для чего они предназначались: чтобы к ним прилипала штукатурка. Вся конструкция была задумана настолько изящно и просто, выполнена настолько точно, что Ашер на мгновение пожалел, что старики ее распилят. Старик вопросительно смотрел на него, не говоря ни слова. Зубы у него были пожелтевшие, меж пеньками там и сям зияли дыры. Ашер и раньше замечал, какие плохие у большинства крестьян зубы. Зубы у них гнили-гнили, потом выпадали, а им и горя мало. Встречал он и беззубых женщин. Это никого особо не заботило, не то что в городе — здесь, в глубинке, все давно привыкли к такому зрелищу. Зубы выпадали, ну, вроде как волосы могут выпасть, ничего особенного. Старики раньше никогда не носили зубные протезы. Некоторые заказывали себе вставные челюсти в Югославии, где это стоило дешевле, ведь какую-то часть расходов они оплачивали сами. Вот и находились такие, кто предпочитал обходиться без зубов. Сорока-пятидесятилетние уже привередничали, впрочем, тоже не все. Ашер обращал внимание, что у многих вставные челюсти были плохо подобраны или изготовлены. У одних крестьян они держались во рту неплотно, у других стучали зубы, третьим так плохо подходили, что вставную челюсть можно было узнать еще издали. Поскольку все носили скверные зубные протезы и никто не жаловался, дантисты особо не старались. Примерно так обстояло дело и с очками. В поле на работах или на охоте ему не приходилось встречать ни одного человека в очках. Некоторые старики, как ему рассказали, покупали очки на блошином рынке. Примеряли у торговцев и, если им казалось, что в них они видят лучше, покупали за двадцать-тридцать шиллингов. Некоторым очки доставались по наследству. Но немало было и тех, кто просто жил себе и жил, ничего не видя толком, — мол, что ж поделаешь. Ведь газеты читали, как правило, те, кто помоложе. Старики предпочитали сидеть в кафе при магазине, по вечерам смотрели телевизор, а так как на экране часто появлялись помехи, а телевизоры были черно-белые, старых моделей, то размытая картинка уже ни у кого не вызывала недовольства. Старуха между тем вернулась в зеленом свитере, чистом переднике и выстиранном платке. Ашер спросил, не продаст ли она ему яиц, и она ответила, что излишка у нее нет, но попросила пройти в дом. Однако старик попытался преградить жене и Ашеру дорогу и не пустить их в дом, Ашер сперва не понял, почему. Однако, увидев, как старик с опущенной головой поплелся в погреб, он понял, в чем дело. Голобич когда-то говорил ему, что эта пара — самые бедные крестьяне в округе, из числа тех немногих, кто даже не провел к себе электричество. Всю их скотину составляли две коровы и лошадь, которой было уже больше двадцати пяти лет. Весной, когда сеяли кукурузу, к ним приезжал один молодой сосед и трактором выравнивал почву, вносил удобрения и сеял за двести-триста шиллингов.

Старуха распахнула дощатую дверь. В комнате, на земляном полу, заливаясь лаем, рядом с соломенным веником сидела толстая пятнистая собака. На старых брошенных ящиках сидели куры. Единственная комната, в которой они жили, была не освещена. На стене висели две керосиновые лампы. На сдвинутых кроватях лежали пальто. Старуха стала трещать без умолку. Она то и дело задавала ему какие-то вопросы, но он понимал их с трудом, к тому же все его внимание было приковано к кухне. Рядом со столом, из которого старуха вытащила выдвижной ящик с яйцами, стояла зернодробилка с большим металлическим ковшовым колесом. Плошки и коробы были забиты кукурузной мукой, из которой старуха готовила мамалыгу. В темноте Ашер различил у противоположной стены железную плитку, а на ней — двух спящих кошек.

Старик, не поднимая глаз, вошел в дом, достал жестянку с табаком и стал скручивать цигарку. Ашер еще раньше заметил, что он хромает. Он спросил, что случилось, однако старик промолчал. Ашер явно говорил слишком тихо, потому что жена крестьянина прокричала его вопрос еще раз. «Он плохо слышит», — добавила она. Старик встал и, покручивая цигарку, устремил взор на Ашера. Когда он заговорил, то помогал себе всем телом, напрягая все силы. Жестами он подчеркивал каждое слово, глаза у него были широко открыты, он то подавался всем телом вперед, то отшатывался назад. Ашер сумел понять следующее: старик рубил тыкву и попал тесаком по голой ступне. Он завязал рану тряпкой, предварительно плеснув на нее шнапса, и натянул на ногу старый чулок жены. Ни он, ни его жена никогда ничем не болели, пояснил он. Однако рана все не заживала. Наоборот, «когда ходишь, болит, спасу нет», правда, он ее уже неделю не развязывал. Ничего, как-нибудь затянется, заключил он.

— Покажите мне ногу, — велел Ашер.

— Сказано тебе, покажи ногу! — громко повторила жена.