Тихий гром. Книга четвертая

Но не успела она вернуться, уловил дед сторожким своим ухом какой-то, будто из подземелья, вой. Поднялся и, мягко ступая по полу, двинулся в горницу. Там из-за стены, с Тихоновой половины, ясно расслышал бабий рев. Громче всех, слышно, Марфа голосит с причетами, старшая сноха. Ей Дарья подтягивает, младшая сноха. И Настасью, среднюю, тоже слышно — эта потише скулит.

— Чего ж там стряслось такое? — недоумевал дед, возвращаясь на свое место. — И Санька сгинула гдей-то… Послать бы ее, узнать…

В сенях шаги послышались. Всех своих узнавал дед безошибочно, по походке. Не Санька это шла — Степка! Напружинился дед, в комок собрался весь и костыль зажал в руке намертво. Только Степка порог переступил — костыль ему хлесть по лбу! Хорошо, что шапка смягчила удар, вскочила бы тут здоровенная шишка.

— Ты чего это, дедушка?! — попятился в угол к хомутам Степка.

— Женись, бездельник! — задохнулся дед от негодования, присаживаясь на свое место и стараясь успокоиться. — Женись, поколь тебе в мокром подоле не принесли чего! Ишь ведь куда вдарилси! Всю породу нашу позорить, варнак, надумал!

От неожиданности Степка, обескураженный таким поведением деда, не знал, что сказать. У него глаза полезли на лоб от удивленья: как это запечный, незрячий дед пронюхал то, чего никто в хуторе не знает?

— Женись! — продолжал Михайла, все еще не найдя ровного дыхания. — Чего ж ты позорить-то нас будешь, охальник!

— На ком же мне жениться-то? — раздевшись, вопрошал Степка. — У мине и невесты нету.

— Ишь ты, — вновь сильнее заволновался дед, — на пакость дак нашел он, куда ходить, без помощников. А невесту я, что ль, тебе искать стану?!

— Ну нету, дедушка! — взмолился внук, стоя посреди избы. — Чего ж я тебе еще скажу-то?

— Запрягай Ветерка да поезжай на Шерстянку вон, — уже милостиво говорил дед. — Тама, слыхал я, у бабы Курчавки дочь хорошая есть. У Хвалюши тоже, сказывают, хорошая девка… Вот и езжай да погляди.

Вспомнил Степка, что видел эту Курчавкину Дуню — смуглая, красивая, только уж больно тоща. Ну, да с годами поправится. На такой-то можно и жениться… Схватил он шубу, шапку на ходу накинул и был таков. Вскоре после того ворота хлопнули — уехал, стало быть.

Снова прислушался Михайла — тишина. Только часы на стене тикают. Опять в горницу двинулся. Бабьего воя за стеной не слыхать, а говор доносится, как из-под земли, и разобрать ни единого слова невозможно. Санька, скорее всего, туда подалась, да и застряла, негодная. Постучал дед клюкой по стене, выждал. Кажется, его там поняли: Марфа отозвалась громко, но слова не понял.

Пока дед из горницы двигался, Санька бегом через заднюю калитку стрельнула и в избе оказалась раньше, чем он до своей кровати добрел.

— Ну, из-за чего там бабы вой-то подняли, Санюшка? Чего у их стряслось?

— Да не у их, дедушка, — всхлипнула Санька, сбрасывая шаленку с плеч, — у нас вовсе… Об Мите об нашем бумага пришла, что будто бы давно помер он… в лазарете…

Хотел дед шагнуть к постели и шагнул уже к самой кромке ее, да как-то неловко подвернулась левая нога, и сунулся он в кровать, больно ударившись головой о стенку. Санюшка помогла ему поднять ноги на кровать. И притих дед, пряча от внучки выбежавшие горькие слезинки. Потом, когда Санюшка за стол, к своим тряпкам присела, простонал глухо:

— Да сколь же убивать-то их будут да хоронить! Небось, уж земля матушка опилась кровью…

4

Вечером в избе у Мирона собрались все Рословы. Горевать вместе полегче. Тут и выяснилось для деда, что никакой бумаги о смерти Дмитрия не было. А Тихон ездил на Прийск, случайно разговорился там с незнакомым человеком, который лежал вместе с Дмитрием в лазарете и знает, что еще в середине ноября перенесли его в другую палату чуть живого и через неделю он там умер.

Тихон всячески пытал того человека, чтобы убедиться, не вышло ли ошибки, но солдат обрисовал все приметы Дмитрия, даже назвал по именам отца и мать его. Сказал, что не раз беседовали они с земляком, родных вспоминали и жизнь домашнюю. Знает, что дед у него слепой есть, что коня выездного Ветерком зовут. А сам тот солдат пришел домой в конце декабря.

Вот и гадали всем миром, стоит ли верить солдату, поскольку сам он мертвого Дмитрия не видал, а лишь слышал о смерти его и через неделю после того из лазарета выписался. На костылях и теперь ходит: ноги одной ниже колена у него нет.

Дарья полдня Макара оплакивала, потому как вестей от него почти так же давно нет, как и от Дмитрия. О том же и другие думали, и, хотя чаще поминали одного Дмитрия, оплакивали все-таки сразу двоих.

Глядел-глядел на эти горячие слезы Василий, слушал-слушал надрывные стоны — не выдержал.

— Да об Макаре-то хоть не войте вы! — взмолился. — Живой он, правда, пораненный, в городу лежит…

Враз оборвались у Дарьи слезы, взглядом пронзила племянника, и другие притихли тоже. Все на Василия нацелились, рты разинули, ждут.

— Видал ты его, что ль? — требовательно, с укором спросила Дарья.