Тихий гром. Книга четвертая

— Вот видишь, Васька, — подходя, сказал Кестер, — тебе опять винтовку посулили, а Тимка тут всем хутором заправлять будет.

— А чем плохо? Пусть заправляет.

— Да он своим-то хозяйством никогда не правил — нечем править ему. А тут дела целого хутора! Надо ж было хоть справного хозяина в Совет ваш выбрать.

— А чего ж ты молчал-то? Там ведь торчал все время. Вот и сказал бы!

— Наговоришь с этими дураками. Им такая вот власть и нужна, какая ничего не понимает.

— Весь хутор — дураки, стало быть, а ты один умный, Иван Федорович? — пригвоздил Кестера взглядом Василий и, почесав пальцем светлый ус, добавил: — Ничего, вот прикажет ехать за бревнами Тимофей, и поедешь.

— Не поеду! — взорвался Кестер, тряхнув трубкой и отходя, ругнулся: — Плевал я на ваш вшивый Совет! Нахозяйствуете вы с такими правителями, как Тимка да вон как Шлыковы.

— Да куда ты денешься от мира, умник!

Нарушил Кестер праздничный настрой у Василия. Но вечер был не по-осеннему теплый и тихий, на большой поляне за прудом табунилась молодежь. Гармони не слышно. Кто-то тренькал там на балалайке, а девичий голос выводил:

Балалаечка гудит,
Пойду милого будить.
Разбужу — не разбужу,
На сонного погляжу.

Парень какой-то вклинился:

Мы с товарищем вдвоем —
Балалайка желтая.
Заиграем, запоем —
Наша судьба горькая.

Опять девичий голос:

Я иду, я иду,
Собака лает на беду.
Она лает и не знает,
Что я к милому иду.

Парень:

— Эха да эха!
На штанах прореха,
На пимишках дырочки,
Как пойдешь до милочки!

Девичий:

— Девочки беляночки,
Чем вы набелилися?
— Мы коровушек доили,
Молочком умылися.

Парень:

Балалайка ты моя,
Струны шелком.
Расскажи-ка толком,
Расскажи-ка
          напрямик,
Что такое
     большевик.

— Ах, черти! — удивился Василий, засмеявшись. — Сами, небось, только что сочинили… Кто ж эт у их такой башковитый?

А с другого конца улицы на заречной стороне молодой ребячий голос выводил:

Ночка — темна,
Я боюся.
Проводи меня,
             Маруся.

И откуда-то с самого конца улицы звонкий девичий голос ответил:

Кудри вилися, ложилися
На левое плечо.
Ах, не я ли тебя, миленький,
Любила горячо!

Василий слушал этот праздничный вечер, и ему казалась далекой-далекой та невозвратная пора юности, когда и он так вот беззаботно бежал на улицу и проводил время в ребячьих забавах.. А потом — сказочные, краденные от всего света встречи с милой, чистой Катюхой…

Минуло все, и только в памяти осталось. Но и память эту давил груз множества невзгод. А истерзанное, испоротое штыками тело казалось отяжелевшим и неуклюжим, как грубо сколоченный из толстых досок и обомшелый озерный бот. Надо было идти домой, а там как-то помягче, поосторожнее объяснить Катерине — милой, многострадальной Кате, — что скоро ему становиться опять под ружье.

11

Сверкнуло солнышко яркими лучами над хутором Лебедевским, обогрело долгожданный праздничек да и спряталось. Нагрянула нудная осенняя непогодушка. Тучи с севера потянулись лохматые. То дождичек брызнет, то крупа серебряная посыплется с неба, а то и хлопьями снег повалит.

А хуже всего с юга вести нахлынули. Не дремали казаки, не ждали они радостей от большевиков, потому арестовали в Оренбурге Совет, разгромили военно-революционный комитет и установили власть войскового правительства во главе с атаманом, полковником Дутовым.

В Троицке во всех казачьих частях и подразделениях — общим числом более двух тысяч человек — был зачитан приказ Дутова, который объявлял войну большевикам и призывал всех казаков «от мала до велика» взяться за оружие. Приказ был размножен в типографии, расклеен всюду по городу и послан во все станицы немедленно с нарочными.

Полновластным хозяином в Троицке стал окружной атаман, полковник Токарев. Хотя и оставалась Дума, продолжали действовать партийные организации кадетов, меньшевиков, эсеров и другие. Большевикам и Совету пришлось немедленно уйти в подполье.

Пробираясь по темным и грязным переулкам на квартиру к Шитовым, Виктор Иванович сорвал с забора свеженький приказ и сунул в карман. Суть его знал он, и все меры по конспирации были уже приняты, но такие документы надо знать досконально, да и Авдею с Зоей почитать придется.

Маленький домик на Болотной с давних пор стал для Виктора Ивановича вторым домом. Здесь он и раньше жил безвыездно неделями и месяцами, а с половины января в хуторе лишь несколько раз гостем был.

— Виктор Иванович, — удивилась Зоя, — что же вы в сенцах-то разулись. Ведь кашель никак не перестает.

— Грязищи по целому пуду на каждом сапоге, — пояснил Виктор Иванович. — Ты уж очисти их, Зоюшка.