Тихий дом

«Девочка вырастет и все поймет», – частенько приговаривала свекровь; муж после очередной нападки на Лаптеву отчего-то считал нужным задорно подмигнуть Лизе, будто говоря: «Видала, как я ее? Держись, прорвемся!”; Ирина Петровна же забивалась в дальний угол и побледневшими от злости и бессилия губами тихо шептала: «Ненавижу».

Это было правдой. Вместо любви на непригодной для нежных растений почве проросли куда менее прихотливые дикие цветы ненависти, раздражения, обиды. В какой-то момент Лаптева явственно ощутила себя заложницей потраченных на этого человека лет, сил и жертв и по глупости никак не могла все это отпустить, выжидая реванша. Она будто надеялась когда-нибудь отыграться за всю боль, пренебрежение, свою женскую несостоятельность. А потом вдруг будто трезвела, приходила в себя и понимала, что больше всего хочет сбежать от него, вычеркнуть, забыть. Но Лиза. Дочь как якорь пригвоздила ее к этому берегу.

Порой, когда глаза Лаптевой застила мутная пелена страдания, Лиза казалась ее его отродьем. Особенно в моменты ссор, когда дочь проявляла своенравный, упертый характер, у Лаптевой помимо воли срывалось с языка: «Ты похожа на своего отца». И тогда Лиза смотрела на нее странно. Ее серые глаза линяли до ледяной голубизны, а василек радужки будто заострялся абрисом, как сюрикен, словно не было для нее ничего обидней этого простого, естественного сравнения.

Сейчас же Лаптева смотрела на своего заклятого мучителя и думала, что Лиза совсем на него не похожа. Не была похожа.

После ее смерти он на время затих, почернел лицом, стянул губы в тонкий жгут. Хоть и обжигал Лаптеву ненавидящим взглядом, но словами не стегал – сдерживался или выжидал. Может быть, настолько ненавидел ее, обвиняя в смерти дочери (ведь она, мать, не уследила), что боялся, открыв рот, разлететься от ярости на мириады стальных дробин, которые вышибут из нее остатки духа. Вряд ли жалел, может, просто хотел, чтобы подольше жила и мучилась, думала она. На поминки созвал друзей: «Сорок дней стукнет, выкину как собаку к чертовой матери. Или пусть на коврике спит», – цедил он сквозь зубы так, чтобы Лаптевой даже на другом конце стола слышно было. Но она качалась на своем месте бледной тенью, и не было ей дела ни до чьих слов.

И вот сейчас он не выдержал, взвился, трех дней не дотерпел до сорока. Может, потому сорвался, что слишком долго прожил без питающей лаптевской энергии и ему хотелось новой порции, как наркоману дозы.

– Чего вытаращилась? Манатки свои пакуй и сваливай. Нас больше ничего не связывает.

Этой фразой он и раньше хлестал ее по лицу как мокрой тряпкой, а она утиралась и терпела. Он и сейчас был уверен, что никуда она от него не денется, только брызнет живительными эмоциями и тихо отползет в свой угол опустошенная. Но Лаптева вдруг посмотрела на него странно: так, будто видела этого человека впервые. Ей и в самом деле вдруг показалось, что она видит его первый раз. Он был все тем же, но другим. Это был совершенно чужой ей человек, с которым ее ничего не связывало. Теперь-то уж точно. И Лаптева подумала, что совершенно не ясно, зачем и почему она терпела его столько лет. Он такой же чужой ей, как случайный прохожий на улице, разве станет она в здравом уме терпеть издевательства от первого встречного? Была ли она в здравом уме все эти годы?

– Три дня, – сказала Лаптева, глядя на него без всякого выражения, чувствуя странное: больше ни одна эмоция не передается от нее к нему, не утекает по невидимому каналу. – Я съеду через три дня.

Не дожидаясь ответа, пока от замешательства муж онемел и обездвижел, Лаптева подхватила в коридоре сумку, плащ и вышла из квартиры, спустилась во двор. Идти было некуда, и она села на лавочку подальше от подъезда. Вечерело, в окнах их дома зажигался свет. Лаптева смотрела на эти окна и пробовала представить жизнь тех, кто находился по другую сторону светящихся прямоугольников. Она смотрела и смотрела, покачиваясь на краю скамьи будто в гипнотическом трансе, потирая сухие обветренные руки.

Думая о судьбах других, она мысленно ворошила и свою семейную жизнь, пытаясь просеять через сито памяти все, что было в ней, и гадала, останется ли на поверхности хоть несколько крупиц подлинного счастья. Чем больше дней, месяцев, лет она перебирала в уме, как перебирают пальцами бусины четок, тем больше слезы душили ее, сбивая дыхание. И тут Лаптева чуть ли не впервые за все эти годы вдруг подумала: а что чувствовала Лиза в этом аду?

Уровень В. Глава 5

Игра в альтернативной реальности, говорите? Кукловод, говорите? А не заигрался ли этот хренов кукловод? Ну попадись мне только, мразь!

Замятин слишком круто взял влево, уходя в поворот, и неуклюжую машину чуть было не занесло на бордюр. Сзади посигналили. Майор только зубы стиснул и попробовал сделать пару глубоких успокоительных вдохов и выдохов. После разговора с Катей в подвздошье у него все клокотало. Общаясь с девочкой, он сдерживался как мог, чтобы не выдать волнения, но стоило им распрощаться, как плотина самоконтроля рухнула и эмоции накрыли майора с головой.