Тихие обители. Рассказы о святынях

Говорим: так и так, а он смородину ест, ветки на нас кидает, и все похрипывает: ага, ага. Стал доискиваться: да кто мы такие, да где в Москве проживаем, да много ли ден идем… да, небось, говорит, жарко было идти… да что ж это у вас лошадь-то без глаза, да и тележонка какая ненадежная, где вы только такую разыскали?.. Горкин его просит: сделайте нам такое одолжение, скажите уж поскорей, мы пойдем уж, а он на окошке присел, и все расспрашивает и расспрашивает, и смородину ест.

– Да вам, – спрашивает, – какого Аксенова, большого или маленького?

Колокольня Троице-Сергиевой лавры. Фото Massimilianogalardi

И стал нам объяснять, что есть тут маленький Аксенов – этот троицкие сундучки работает и разную мелкую игрушку, а больше сундучки со звоночками, хорошие сундучки, потому его и зовут сундучником. А то есть большой Аксенов, который настоящий игрушечник… он и роста большого, и богатый, сравнить нельзя его с маленьким Аксеновым… даже и в Сибирь игрушки загоняет, внук у него этим делом орудует, а сам он духовным делом больше занимается, ихнего прихода староста, уважаемый… но только он богомольцев не пускает, с этого не живет, и не слыхано даже про него такое, и даже думать невозможно!

– Вы, – говорит, – что-то путаете… вам, верно, сундучник нужен, подумайте хорошенько!..

Увидал нас с Анютой и смородинки по веточке выкинул. Мы ему говорим, что и мы тоже люди не последние, не Христа ради, а по знакомству, сродственник Аксенова нас послал. Горкин ему еще объяснил, что и мы тоже старосты церковные, из богатого прихода, от Казанской, и свои дома есть…

– А большие дома? – спрашивает. – До той стороны будет?

Нет никакой силы разговаривать. Горкин ему про Трифоныча сказал – Аксенов, мол, нашему Трифонычу сродни и Трифоныч у нас лавочку снимает, да второпях-то улицу нам не записал на бумажку, а сказал – Аксенова там все знают, игрушечника, а не сундучника!

– Очень, – говорит, – всем нам обрадуется, так Трифоныч сказал. К нему даже каждый праздник Саня-послушник, Трифоныча внук, из лавры в гости приходит.

Тот смородину доел, повздыхал на нас и показывает на Федю:

– И босой этот тоже с вами в гости к Аксенову? И Осман-паша тоже с вами?

– Какой Осман-паша? – спрашивает его Горкин, совсем непонятный разговор стал.

– А вот турка-то эта толстая, очень на Осман-пашу похожа… у меня и портрет есть, могу вам показать.

И стал смеяться, на всю-то улицу. А это он про Домну Панферовну, что у ней голова полотенцем была замотана, от жары. Мы тоже засмеялись, очень она похожа на Осман-пашу: мы его хорошо все знали. А она ему: «Сам ты Осман-паша!» Ну, он ничего, не обиделся, даже пожалел нас, какие мы неприглядные, как цыгане.

– Жалко мне вас, – говорит, – и хочу вас остеречь… ох, боюсь, путаете вы Аксеновых! И может быть вам через то неприятность. Он хоть и душевный старик, а может сильно обидеться, что к нему на постой, как к постояльщику. Ступайте-ка вы лучше к сундучнику, верней будет. Ну, как угодно, только про меня не сказывайте, а то он и на меня обидится, будто я ему на смех это. Направо сейчас, за пожарным двором, что против церкви, дом увидите каменный, белый, в тупичке. Только лучше бы вам к сундучнику!..

Только отошли, Домна Панферовна обернулась, а тот глядит.

– Делать-то тебе нечего, шелапут! – и плюнула.

А он ей опять: «Турка! Осман-паша!» Горкин уж побранил ее: скандалить сюда пришли, что ли! За угол свернули, а тут баба лестницу на парадном моет, на Федю с тряпки выхлестнула. Стала ахать, просить прощения. Узнала, чего ищем, стала жалеть:

– Вам бы к тетке моей лучше пойтить… у овражка хибарочка неподалечку, и дешево с вас возьмет, и успокоит вас, и спать мягко, и блинками накормит… А Аксенов – богач, нипочем не пустит к себе, и думать нечего! Махонький есть Аксенов, сундучник… он тоже не пускает, а есть у него сестра, вроде как блаженная… ну, она нищих принимает, баньку старую приспособила, ради Христа пускает… а вы на нищих-то словно не похожи.

Совсем она нас расстроила. Стало нам думаться: не про маленького ли Аксенова Трифоныч говорил? Ну, сейчас недалеко, спросим, пожарную каланчу видать.

Идем, Анюта и визжит – в щелку в заборе смотрит:

– Лошадок-то, лошадок… матушки!., полон-то двор лошадок!., серенькие все, красивенькие!..

В. Перов. «К Троице-Сергию».1870

Стали смотреть – и ахнули: лошадками двор заставлен! Стоят рядками, на солнышке, серенькие все, в яблочках… игрушечные лошадки, а как живые, будто шевелятся, все блестят! И на травке, и на досках, и под навесом, и большие, и маленькие, рядками, на зеленых дощечках, на белых колесиках, даже в глазах рябит, не видано никогда.

Одни на солнышке подсыхают, а другие – словно ободранные, буренькие, и их накрашивают. Старичок с мальчишками на корточках сидят и красят, яблочки и сбруйку выписывают… один мальчишка хвостики им вправляет, другой – с ведерком, красные ноздри делает. И так празднично во дворе, так заманчиво пахнет новенькими лошадками – острой краской, и чем-то еще, и клеем, и… чем-то таким веселым, не оторвешься от радости. Я тяну Горкина: