Тихая застава

Колесо «газика» с жирно чадящей резиной шлепнулось недалеко от бруствера командирского окопа – вон какая жуткая сила была у «эреса», – затем приподнялось на камнях, будто живое, встало на попа, в ночь от него полетели жирные яркие брызги, и, горящее, видное издали, покатилось с камней вниз – вначале медленно, едва одолевая сантиметры, потом набрало скорость, заскакало по-козлиному, споткнувшись о какой-то камень, взметнулось в воздух и, рассыпая вокруг горящую рвань, метров тридцать пролетело над землей, словно болид, и вновь врубилось в пожар.

В балке, где располагалась столовая, с грохотом рухнуло перекрытие, пламя, словно бы освободившись от тяжести, давившей на него, взметнулось, загудело басовито, облизало светлое небо.

– Вот и всё, заставы нет, – глядя слезящимися глазами в огонь, проговорил Рожков. – А хорошая была застава. Самая тихая из всех памирских застав.

Панков промолчал.

* * *

Группа боевиков, вышедшая из кишлака на заставу по обходной тропе – той, которую памирец считал потайной, неведомой пограничникам, наткнулась на мину; одному из душманов по самую лодыжку смяло, превратив в мясное месиво, ногу, – пограничники о тропе узнали, заминировали ее, и группа вернулась.

– Вот собаки! – выругался памирец, яростно ощерил зубы. Главная дорога – каменистый проселок – также была заминирована, это пограничники делали всегда, ставя на проселке сигнальные либо боевые мины, две обходные тропы, одна слева от дороги, другая справа, тоже были заминированы. – Тьфу! – сплюнул под ноги памирец. Не оборачиваясь, зычно выкрикнул в темноту: – Масуд! Мирзо! Где вы есть, ети вас за ногу!

Первым из ночи беззвучно, бестелесно, словно привидение, выдвинулся Масуд, безбородый и безусый паренек – усы и борода у него еще не начали расти, – в пятнистой куртке, снятой с убитого русского солдата, с новеньким, тускло посвечивающим в ночи «калашниковым», повешенным на грудь.

– Я, муалим, – Масуд на солдатский манер щелкнул каблуками и в знак уважения к «учителю» готовно склонил голову: – Слушаю вас, муалим.

Следом из ночи вытаял Мирзо, встал рядом.

– Масуд, Мирзо, идите в кишлак, подымите эту самую… суку старую, русскую, вместе с дочкой… Поднимите всех, кто есть в доме бабая Закира, пригоните сюда. Возьмите людей в помощь, вдвоем вы можете не справиться.

– Если надо – справимся, муалим, – самоуверенно произнес Масуд.

– Поступайте так, как я сказал! – опасно повысил голос памирец, и Масуд вновь покорно склонил голову на грудь:

– Слушаюсь, муалим!

Масуд и Мирзо исчезли в ночи так же беззвучно, как и появились, – растворились, будто таблетки французского аспирина в воде. Этого аспирина памирец наглотался в последние дни на всю оставшуюся жизнь. Теперь, когда мюриды пригонят это стадо продажных овец, он пройдет к заставе беспрепятственно – никакие мины его уже не остановят.

Памирец вытянул голову, прислушался к тому, что происходило на заставе. Там глухо бухали рвущиеся «эресы», рвалось что-то еще – вполне возможно, мины, выпущенные с афганского берега; автоматная стрельба была редкой, разрозненной – то в одном месте прозвучит очередь, то в другом, и всё; слаженного, по команде, организованного отпора не было. Памирец усмехнулся: «Всё, поскакали души кафиров в преисподнюю, лапками засверкали… Были пограничники, и нет их!»

Но минуты через три на правом участке стрельба ожила, сделалась густой, громкой, небо осветилось оранжевыми всполохами, и памирец помрачнел: «Нет, не все еще кафиры отправились на тот свет», отогнул рукав куртки, посмотрел на часы, цепким взором засек в темноте положение тоненьких, едва видимых стрелок, выругался:

– Где Мирзо? Где Масуд?

Подопечные появились минут через двадцать, толкая перед собой прикладами автоматов растрепанную и усталую, с выбившимися из-под платка патлами волос бабку Страшилу. Сзади двое моджахедов гнали семейство бабая Закира – двух похожих на бабку Страшилу старух, двух девчонок и женщину с большим, туго распершим халат животом.

– А мужчины где, моджахеды? – недовольно поморщившись, спросил памирец. – Чего только одни женщины?

– Мужчин нет, все ушли, – коротко доложил один из конвоиров – человек неопределенных лет с бритой головой, в тюбетейке.

– Куда?

– Если бы я знал!

– А вы, правоверные, чего только одну бабку волокете, и то справиться с ней не можете, – повернулся памирец к своим помощникам Масуду и Мирзо. – А где вторая? Молодая которая?

– Нет ее, муалим, – повесив голову, ответил Масуд. – Всю кибитку перерыли – будто сквозь землю провалилась. Даже на крышу забрались…

– Успела скрыться, собака! Ладно, – он подошел к бабке Страшиле, вгляделся в угрюмое, изрезанное морщинами, испачканное землей лицо. Усмехнулся. – Ну что, бабка, воевать вместе будем?

Рот у Страшилы дрогнул, скривился, и памирец поспешно отступил назад – в темноте показалось, что она сейчас плюнет – как в прошлый раз. Вот верблюдица! Памирец выругался. Повернулся к семейству бабая Закира: