ТИК

А еще раньше он нарисовал выдержанные в традиционном для него хоррорном духе эскизы к экранизации космической оперы Фрэнка Херберта «Дюна», которую некогда собирался снимать тот же Ридли Скотт. Тогда проект не выгорел, команду сменили, работа Гигepa оказалась не востребована. Режиссером «Дюны» («Dune», 1984) в итоге стал Дэвид Линч, будущий классик и каннский лауреат, прославившийся (фильмы «Голова-ластик», «Голубой бархат», «Дикие сердцем», «Шоссе в никуда», культовый телесериал «Твин Пикс» и пр.) как создатель одного из самых болезненных, фрейдистских экранных миров, населенного сумасшедшими медиумами, зловещими лилипутами и кровосмесителями-убийцами, где младенцев-мутантов приканчивают ножницами, эмбрионы давят каблуками, на провинциальных лужайках находят отрезанные уши, а «совы — не то, чем они кажутся».

(Стоп-кадр: Дэвид Линч. Многолетняя подруга и постоянная его актриса Изабелла Росселлини ушла от режиссера после того, как, заглянув в холодильник, нашла там… много-много-много отрезанных голов ма-аленьких крокодильчиков.)

…А продюсировал «Дюну» легендарный Дино Де Лаурентис, что позже будет заниматься киносериалом о Ганнибале Лектере. Причем вторую (по времени создания и третью — по сюжетной хронологии) его часть, глубоко патологического «Ганнибала» — свиньи-людоеды заживо съедают калеку, полицейского кормят жареным кусочком его собственного мозга и т. д. — поставит под руководством Де Лаурентиса опять же… Ридли Скотт!

Я отвинтил крышку, отсалютовал сам себе стеклянной флягой и приложился к горлышку. За это стоило дернуть. За неполные две недели — с нуля начав! — я замкнул круг, пройдя от Лектера к Лектеру. И, между прочим, в связи с «Ганнибалом» у меня уже имелась совершенно шикарная статья про разных реальных людоедов — со сплошной расчлененкой и пожиранием (буквально) христианских младенцев…

Учение конспирологов непобедимо, потому что оно верно.

Я зажмурился (устали от экрана глаза), помотал башкой, поднялся. Ноги затекли… Бесцельно оглядел пустую — Шоха еще не возвращался — комнату. Щелястый пол со скопившимися по углам клочьями пылевого войлока… идущий трещинами потолок с остатками лепнины… стены с выцветшими, вытертыми до проплешин некогда сиреневыми веселенькими обоями… По внезапному наитию я уничтожил все это ударом по выключателю. Придвинулась оконная полынья. Там было чуть-чуть стен и снега — в свете единственного фонаря одинаково желтых и одинаково плохо различимых. Окно запотело — может, от этого фонарь обзавелся мертвенной радугой с преобладанием зеленого и оранжевого. Две такие же радуги осторожно, на ощупь приближались вместе с передними фарами какой-то поскальзывающейся на колдобинах тачки.

Я поежился и поковылял в сортир. На обратном пути через коридор услышал: «Э!» Повернул голову на звук — налево, где была полуоткрыта дверь к этому кабану, Валере.

— Иди сюда, — велел Валера, стоявший — мотня вперед, взгляд бычий — сразу за порогом. Позади него на диване маячила еще одна (как минимум) такая же протокольная харя.

Я отвернулся и пошел дальше. Взялся за ручку Шохиной комнаты, когда кабан меня нагнал:

— Я че, не тебе сказал?

Валера был как всегда поддат — сейчас заметно, но не сильно. Цепь на шее, волосатые плечи, глазки выкачены.

— Проблемы? — говорю.

Он оглянулся на пустой коридор. Сделал еще полшага, прижимая меня к стене. От него остро и погано разило.

— Это у тя — проблемы… — Он помолчал, таращась в упор, то ли давая мне вникнуть, то ли собираясь с мыслями. Собрался: — Вот ты тут живешь… у Серого… у нас… У тя че, бабок нет?

— Одолжить хочешь?

Я заметил, что из Валериной комнаты выдавился, остановившись на пороге и глядя на нас, обладатель протокольной хари.

— Ты поговори, бля… Че, я не вижу, какой у тебя этот, ноутбук… Значит, есть у тебя бабло. А че ты тут трешься тогда?

— А ты что — мент?

— Я? Я здесь прописан, по-л? А ты кто? Кто ты такой?

Мне вдруг вспомнился Костя.

— Я, — говорю, — человек с теплыми потребностями.

— Че ты сюда приперся? У тя регистрация есть? Че, нет регистрации? Может, мне в натуре в ментовку сходить? Написать заяву, что живет тут без регистрации непонятно кто, дебоширит, угрожает жильцам? Хочешь? Не хочешь? А хули я должен просто так смотреть, что ты в моей квартире живешь? Хочешь жить в моей квартире — плати аренду, по-л?

— Тебе, что ли?

— Мне, что ли! — Он опять оглянулся и обнаружил свежеобразовавшуюся щель между косяком и дверью тети Ани (семидесятилетней православной активистки, пикетирующей с иконой гей-клубы). — Пошли, — буркнул Валера вполголоса, подпихивая меня в Шохину комнату.

В этот момент замок входной двери загремел и в прихожей, вытирая мокрой «пидоркой» мокрую рожу, нарисовался сам Серый. Да еще вместе с кем-то… с длинным Славутичем. Непонимающе уставился на нас, громко заскворчал носом.

Валера покосился на них, на меня, помедлил, еще больше скосорылился, бросил (с отвращением): «Потом поговорим…» — и медленно, преувеличенно косолапя, похилял к себе.

Москва