Тигрица

Кейл смотрел вслед своей кузине, которая торопливо шла по застеленному ковром коридору, и улыбка на его лице таяла. Джессика с каждым днем беспокоила его все больше. И дело было не только в темных кругах под глазами, свидетельствующих о недостатке сна и каких-то глубоких внутренних переживаниях, — дело было в ином. В последние дни Джессика явно была чем-то подавлена, и это мешало ей действовать с обычной энергией и быстротой. Еще совсем Недавно в новоорлеанском офисе «Голубой Чайки» не было человека более уравновешенного, проницательного, в совершенстве владеющего собой и ситуацией и способного мгновенно принимать верные решения. Теперь же Джессика была рассеянна и несобранна настолько, что это бросалось в глаза каждому, кто знал ее. Она как будто постоянно думала о чем-то своем, и Кейлу не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, в чем дело. В том, что его кузина так сильно изменилась, была виновата эта чертова вечеринка!

Шагая к своему кабинету, Кейл так сосредоточенно нахмурился, что между его сурово сдвинутыми бровями появилась глубокая вертикальная морщина. Каждый раз, когда Джессика напоминала ему о той ночи в Рио, он старался отделываться короткими, небрежными комментариями, однако не думать о происшедшем он не мог. Когда Кейл отыскал Джессику на пустынной ночной улице, она была более чем расстроена: волосы ее были в беспорядке, а губы порозовели и, несомненно, чуть-чуть припухли. Кейл не помнил случая, чтобы он видел ее такой растерянной и одновременно такой обольстительно прекрасной. И для него это стало откровением.

Несмотря на связывавшие их родственные узы, он никогда не был равнодушен к своей кузине, но Джессика этого не замечала. Кейл был в этом почти уверен.

Впрочем, Джесс, похоже, вовсе не отдавала себе отчета в том, какое воздействие производит на окружающих ее внешность. А ведь он знал, что любой или почти любой из мужчин, работавших в компании, не колеблясь сделал бы для нее все, если бы она только попросила. Но видела ли она это? Понимала? Нет, тысячу раз нет! И это было тем более странно, что, общаясь с наемными служащими, Джессика, как правило, оставалась внимательна и дружелюбна. Она прекрасно разбиралась в том, какие эмоции и желания движут ее подчиненными, но никого за это не презирала и могла найти улыбку для каждого. И за это ее любили все. Точно так же и она любила всех — и никого в отдельности.

Она не обвинила его в том, что случилось в Рио, но для Кейла это не имело значения. Он сам винил себя. Ему не следовало брать ее с собой в незнакомое место, да еще во время Карнавала. Джесс утверждала, что с ней не случилось ничего страшного, но Кейл знал, что это было не так. И он дорого бы дал, чтобы понять, как она ко всему этому относится, но Джессика была не из тех, кто способен делиться интимными подробностями даже со своими родственниками. У нее были свои твердые принципы, которые волей-неволей Кейл научился уважать, а о том, чтобы незваным гостем проникнуть в сад ее души, нечего было и думать — слишком высок и прочен был ограждающий его частокол.

Кейлу оставалось только надеяться, что случившееся не нанесло Джессике раны, которая будет болеть и мучить ее еще очень долго. Да и он не желал бы ей этого ни при каких обстоятельствах.

Войдя в свой кабинет, Кейл налил из термоса еще одну чашку кофе и понес к столу. Когда он опускал ее на столешницу возле своего кресла, рука его неожиданно дрогнула, и тяжелое донышко чашки ударило по покрывавшему стол стеклу с такой силой, что по гладкой поверхности разбежались во все стороны тонкие лучики трещин. Негромко выругавшись, Кейл опустился в кресло и закрыл глаза.

Огромный кабинет Клода Фрейзера занимал две смежные комнаты на самом верхнем этаже многоэтажной башни. Окна обеих комнат выходили на излучину Миссисипи — такую широкую, что из-за нее Новый Орлеан окрестили Городом-Полумесяцем.

Во всем офисе это был и самый строгий, аскетично обставленный кабинет. Стены его были отделаны деревянными панелями функционального бежевого и коричневого цветов, а что касалось мебели, то здесь стояли все те же стулья, видавший виды стол, рассохшиеся от старости и потому немилосердно скрипящие шкафы-картотеки и плетеные мусорные корзины, которыми Клод Фрейзер пользовался на протяжении пятидесяти лет. Даже вид из окна почти не радовал глаз — во всяком случае, в это время дня. Полуденное солнце освещало унылые и однообразные прямоугольники плоских, залитых битумом или покрытых ржавой жестью крыш, на которых кое-где выделялись свежие заплаты. Чуть дальше несла свои бурые воды старая грязнуха Миссисипи, по которой медленно двигалась крошечная точка — это паром «Элджерс» полз к противоположному берегу.