Тигр в дыму

И все-таки, несмотря на демонстративную неспешность, он торопился. Он должен был управиться с работой прежде, чем его единственный союзник вернется и увидит, чем он занимается. Остальных это, похоже, мало беспокоило. Казалось, никто из них не в состоянии понять, что уничтожается единственное серьезное вещественное доказательство, выделяющее его из них всех, виновных в убийстве. Он знал, о чем они перешептываются, но точно оценивал их уровень — для суровой логики закона в их чересчур эмоциональных рассуждениях не остается места. Он знал, на что они надеются. Они полагают, что Тидди Долл наконец-то у них в руках и что любой из них, набравшись смелости, сможет спасти собственную шкуру ценой жизни своего предводителя, выдав его под присягой. Но Долл не сомневался, что ни один не обдумывает подобную акцию всерьез, потому что вполне понимал: каждый из них куда больше боится остаться наедине с окружающим миром, нежели наедине с ним, Доллом. И он знал, что им достаточно только сознания, что они в силах отправить его на виселицу, если потребуется, и эта мысль их в какой-то мере успокаивает.

Он предоставил им возможность утешаться этим и дальше, а сам продолжал свою разрушительную работу, изредка бросая взгляд на часы, стоявшие на полочке над печкой. Но сколь хитер бы ни был Тидди, был предел и его хитроумию. Ибо о характере раны Шмотки в колонке экспресс-новостей не говорилось ничего.

К одинокой койке в углу Альбинос старался по возможности держаться спиной. Пленник сильно отличался от всех прочих свидетелей, да и сам по себе представлял изрядную проблему. Решения насчет его участи уроженец Тиддингтона до сих пор еще не принял. Одно дело убить нечаянно, в порыве ярости, но совсем другое хладнокровно умертвить из соображений целесообразности. Голос крови поколений деревенских предков в жилах Тидди Долла предостерегала его от этого самым серьезным образом.

Он положил себе покончить с башмаками самое позднее к четырем, и управился минута в минуту. Он швырнул в печь последний кусочек кожи и затворил железную дверцу. Металлические подковки с каблуков были отправлены к гвоздям, в тот же карман, чтобы разбросать и то, и другое по мостовой при первом же удобном случае. Альбинос с удовлетворением посмотрел на свои ноги. Теперь они были обуты в растрескавшиеся кожаные бальные туфли, предназначавшиеся прежде для дома. И Тидди Долл полагал, что теперь-то наконец он в безопасности, уж это верняк.

В десять минут пятого он забеспокоился, но виду не показал, если не считать одного-единственного тоскливого взгляда, брошенного на пустынную лестницу, да того бешенства, с которым он напустился на цимбалиста, посмевшего заскулить от голода. Но спустя еще полчаса тиддингтонца прошиб пот, и его тревога словно бы обрела звук, так что все лежавшие на койках под стеной, расслышав ее, осмелели, и начали открыто роптать.

Один только Том, брат Роли, тот самый, который навсегда стал другим после того, как прямо на глазах у него, молодого солдата, разнесло в клочья Мартина Элджинбродда, крепко спал. Разметавшись на койке, как Ребенок, и раскрыв рот, он один дышал глубоко и спокойно среди всеобщего смятения.

Без нескольких минут пять атмосфера в подвале была уже предгрозовая.

— Удрал он. Не увидишь ты его. Он смылся, а тебя бросил, — ликующий голос женоподобного истерика Билла, на которого страх действовал возбуждающе, донесся из полумрака, в котором его самого видно не было, только слышно было, как скрипит койка в такт его раскачиваниям взад и вперед. — Он тебя заложит, вот увидишь!

Долл повернулся в его сторону, жилы у него на шее вздулись, но он все еще сдерживался.

— Кое-каким поганцам такое уже взбредало в их дурацкую башку, но это и становилось их распоследней ошибочкой, — произнес он нарочито мягко. — Они фараонам поверили, а те сперва из них все вытянули, а потом взялись и за них самих, как пить дать. А раз ты сам этого до сих пор не знаешь, так сиди и не чирикай!

Цимбалист зашелся в приступе кашля.

— Жрать хочется, Господи ты Боже, как же жрать хочется, — запричитал он, задыхаясь и харкая. — Придет этот обормот, в конце-то концов?

Тот же вопрос, только с душераздирающим надрывом, повторил карлик. Его пронзительный голос, срываясь, раскатами, словно в бочке, отдавался по всему подвалу.

— Заткнись! — рык Альбиноса по-прежнему звучал властно. — Ты, никак, со мной решил дело иметь, вонючий недомерок! Кончай голосить! Слушай меня — ты слушать-то можешь?

Он стоял и ждал, напрягая все свое слабое зрение и пытаясь уловить малейшее движение наверху лестницы. Но в темном проеме было по-прежнему тихо.

— Забегаловка тут за углом в пять открывается, — заныл цимбалист. — Мне бы выбраться из этой тюряги перекусить! Я же не ужинал, Тидди! Ты права не имеешь меня голодом морить!

— Чего? — тиддингтонец рассвирепел. — Слушай, Гэтси, я ведь могу тебе устроить, что ты вообще больше у меня не проголодаешься. Совсем, что ли, мочи нет?

Послышавшиеся сверху шаги неожиданно прервали эту исступленную тираду.