Тигр! Тигр!

— Адлай не в счет, — Райли положил на конторку двадцать тысяч. — Я за Айка. Запиши на меня.

Он покинул контору и отправился к себе в номер «Уолдорфа», где его, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ожидал долговязый тощий юноша.

— Ах да, — произнес Натан Райли. — Вы ведь Форд, не так ли? Гарольд Форд.

— Генри Форд, мистер Райли.

— И вам нужны инвестиции в тот проект машины, которым вы у себя в велосипедной лавке занимаетесь. Как вы ее назовете?

— Я называю ее ипсимобилем, мистер Райли.

— Гм. Не нравится мне это название. Почему бы не попробовать… автомобиль?

— Отлично, мистер Райли. Так и сделаем.

— Вы мне нравитесь, Генри. Вы молоды, энергичны и гибки. Я верю в ваше будущее и верю в ваш автомобиль. Я вкладываю в ваше предприятие двести тысяч долларов.

Райли выписал чек и поторопил Генри Форда к выходу. Потом, взглянув на часы, внезапно почувствовал тягу вернуться и осмотреться, как там дела. Он прошел в спальню, разделся, натянул серую пижаму и серые брюки. Нагрудный карман пижамы пересекали крупные голубые буквы: ГОСП. США.

Он закрыл дверь спальни и исчез.

Он возник в палате «Т» Сент-Олбанского госпиталя армии Соединенных Штатов, у своей койки, одной из двадцати четырех идентичных, стоявших вдоль стен длинного каркасного барака. Не успел он и выдохнуть, как его скрутили три пары рук. Не успел он и задуматься о сопротивлении, как ему вкололи через шприц полтора кубических сантиметра тиоморфата натрия.

— Первый пошел, — возвестил кто-то.

— Не расслабляйся, — сказал еще кто-то. — Генерал Карпентер велел троих сцапать.

Когда Марк Юний Брут покинул ее ложе, Лейла Мэйчен хлопнула в ладоши. Явились рабыни подготовить госпожу к омовению. Она помылась, оделась, надушилась и позавтракала фигами из Смирны, розовыми апельсинами и графином «лакрима кристи». Потом выкурила сигарету и велела подать паланкин.

У ворот ее дома, как всегда, было не протолкнуться от обожателей из Двадцатого легиона. Два центуриона оттолкнули носильщиков от шестов паланкина и водрузили их на свои широкие плечи. Лейла Мэйчен усмехнулась. Юноша в сапфировом плаще рассек толпу и подбежал к ней. В его руке блеснул клинок. Лейла приготовилась встретить смерть с достоинством.

— Госпожа! — воскликнул он. — Госпожа Лейла!

Он разрезал кисть левой руки и запятнал кровью ее одеяние.

— Кровь моя — самое малое, что могу я принести тебе в дар! — возопил он.

Лейла нежно потрепала его по голове.

— Глупый мальчик, — проворковала она. — Ну зачем?

— Ради любви к вам, о госпожа!

— Сегодня вечером в девять я приму тебя, — прошептала Лейла. Он уставился на нее, и она, не выдержав, рассмеялась. — Обещаю. Как тебя зовут, красавчик?

— Бен Гур.

— Сегодня вечером в девять, Бен Гур.

Паланкин понесли дальше. Мимо Форума, жарко споря, проходили Юлий Цезарь и Марк Антоний, он же Энтони. Увидев паланкин, Юлий сделал резкий жест центурионам, и те замерли. Цезарь отдернул занавеси и уставился на Лейлу. Та окинула его безразличным взором. Лицо Цезаря дернулось.

— Почему? — хрипло спросил он. — Я умолял, преклонялся, подкупал, плакал, но прощенья мне нет. Почему, Лейла? Почему?

— Помнишь ли ты Боудикку? — прошептала Лейла.

— Боудикку? Королеву бриттов? Господи, Лейла, какое значение она имеет для нашей любви? Я не любил Боудикку. Я лишь разбил ее в бою.

— И убил ее, Цезарь.

— Она отравилась, Лейла.

— Она была моей матерью, Цезарь! — Лейла вдруг наставила на Цезаря перст. — Убийца. Ты будешь покаран. Берегись мартовских ид, Цезарь!

Цезарь в ужасе отшатнулся. Толпа обожателей Лейлы одобрительно загалдела. Осыпаемая розовыми и фиолетовыми лепестками, продолжила она свой путь через Форум к храму весталок. Покинув влюбленных носильщиков, она вошла в святилище.

Перед алтарем Лейла преклонила колени, вознесла молитву, уронила щепотку благовоний в алтарное пламя и разделась. Осмотрев свое прекрасное тело в серебряном зеркале, она внезапно почувствовала укол ностальгии. Облачилась в серую пижаму и серые брюки. Нагрудный карман пижамы пересекали буквы ГОСП. США.

Улыбнулась алтарю и исчезла.

Она появилась в палате «Т» армейского госпиталя Соединенных Штатов, где ей немедля вкатили через шприц полтора кубических сантиметра тиоморфата натрия.

— И вторая, — сказал кто-то.

— Еще кто-нибудь нужен.

Джордж Хэнмер выдержал драматическую паузу и окинул взглядом места оппозиции, спикера на мешке с шерстью, серебряную булаву на алой подушечке перед спикером. Весь парламент, словно загипнотизированный страстной речью Хэнмера, затаил дыхание, ожидая, что он скажет дальше.

— Мне больше нечего сказать, — проговорил Хэнмер наконец. Его душили эмоции. Лицо было мрачным и бледным. — Я буду сражаться за этот билль на приморских укреплениях. Я буду сражаться в городах малых и больших, в полях и деревнях. Я буду сражаться за этот билль не щадя живота своего и, если пожелает Господь, даже после смерти. Вызов это или мольба, предоставляю судить достопочтенным джентльменам в собрании, но в одном я уверен всецело и одно могу утверждать. Суэцкий канал должен принадлежать Англии.