Тигр! Тигр!

— Sauve qui peut[105], моя вершина славы. В состоянии. Нет конца полосе частот в пятнадцать тысяч ангстрем.

— Будьте вы прокляты! Вы Сатана? Люцифер? Только дьявол может иметь такую власть.

— Или ангелы, старина.

— Но вы не похожи на ангела. Вы похожи на Сатану.

— Да? Ха-ха-ха. Но до того, как он пал, Сатана тоже был ангелом — с большими связями наверху. Да и не следует забывать о семейном сходстве. Черт возьми. — Мистер Аквила перестал смеяться. Он наклонился над столом, и его лицо утратило оживленность. Осталась лишь печаль. — Должен ли я сказать тебе, кто я такой, мой цыпленочек? Следует ли мне объяснить, почему один неосторожный взгляд этой физии может отбросить тебя за грань, откуда нет возврата?

Гельсион, не в силах говорить, только кивнул.

— Я мерзавец, паршивая овца, шалопай, подлец. Я эмигрант. Да. Черт возьми! Я эмигрант. — Глаза мистера Аквилы превратились в раны, — По вашим стандартам я великий человек с безграничной властью и полный разнообразия. Таким представлялся эмигрант из Европы наивным жителям пляжей Таити. Да? Таким я представляюсь тебе, когда в поисках скромных развлечений посещаю звездные пляжи с маленькой надеждой скрасить долгие, одинокие годы моей ссылки…

— Я плохой. — Голос мистера Аквилы наполнился леденящим отчаянием. — Я отвратительный. На моей родине нет такого места, где меня могли бы терпеть. Мне платят, чтобы я не возвращался. Иногда наступают такие моменты, когда я, потеряв осторожность, забываюсь — и тогда болезненное отчаяние наполняет мои глаза и вселяет ужас в ваши невинные души. Как это происходит сейчас с тобой. Да?

Гельсион снова кивнул.

— Я поведу тебя. Именно ребенок в Солоне Аквиле привел к той болезни, которая разрушила его жизнь. Oui. Я тоже страдаю от детских фантазий, с которыми никак не могу расстаться. Не совершай той же ошибки. Прошу тебя… — Мистер Солон Аквила посмотрел на часы и вскочил на ноги. К нему сразу вернулась живость, — Господи. Уже поздно. Пришло время на что-нибудь решаться, крепкое виски с содовой. Ну, какое ты принял решение? Старое лицо? Хорошенькая мордашка? Реальность мечты или мечта о реальности?

— Так сколько раз, вы говорили, нам приходится принимать решения?

— Пять миллионов двести семьдесят одну тысячу и девять раз. Плюс-минус тысячу. Черт возьми.

— А для меня это которое?

— Что? Verite sans peur[106]. Два миллиона шестьсот тридцать пять тысяч и четыре… экспромт.

— Но это очень серьезное решение.

— Они все очень серьезные.

Мистер Аквила подошел к двери, положил руку на кнопки какого-то сложного переключателя и бросил взгляд на Гельсиона.

— Voili tout[107],— сказал мистер Аквила, — Это твое решение.

— Я выбираю тяжелый путь, — решил Гельсион.

УБИЙСТВЕННЫЙ ФАРЕНГЕЙТ

_{© Перевод В. Баканова}

Он не знает, кто из нас теперь я, но мы знаем одно: нужно быть самим собой. Жить своей жизнью и умереть своей смертью.

Рисовые поля Парагона-3 простираются на сотни миль. Огромная шахматная доска: синяя и бурая мозаика под огненно-оранжевым небом. По вечерам, словно дым, наплывают облака, шуршит и шепчет рис.

В тот вечер, когда мы улетели с Парагона, длинной цепочкой растянулись по полям люди. Они были напряжены, молчаливы, вооружены; ряд угрюмых силуэтов под низким небом. У каждого на запястье мерцал видеоэкран. Переговаривались они изредка, кратко, обращаясь сразу ко всем.

— Здесь ничего.

— Где «здесь»?

— Поля Дженсона.

— Вы слишком уклонились на запад.

— Кто-нибудь проверял участок Гримсона?

— Да. Ничего.

— Она не могла зайти так далеко.

— Ее могли отнести.

— Думаете, она жива?

Так, перебрасываясь фразами, мрачная линия медленно передвигалась к багрово-дымному садящемуся солнцу. Шаг за шагом, час за часом — цепочка мерцающих в темноте бриллиантов.

— Тут чисто.

— Ничего здесь.

— Ничего.

— Участок Аллена?

— Проверяем.

— Может, мы се пропустили?

— У Аллена нет.

— Черт побери! Мы должны найти ее!

— Вот она. Сектор семь.

Линия замерла. Бриллианты вмерзли в черную жару ночи.

Экраны показывали маленькую фигурку, лежащую в грязной луже. Рядом стоял столб с именем владельца участка: «Вандальер». Мерцающие огоньки превратились в звездное скопление — сотни мужчин собрались у крошечного тела девочки. На ее горле виднелись отпечатки. Невинное лицо было изуродовано, запекшаяся кровь твердой корочкой хрустела на одежде.

— Мертва по крайней мере часа три-четыре.

Один мужчина нагнулся и указал на пальцы ребенка. Под ногтями были кусочки кожи и капельки яркой крови.

— Почему кровь не засохла?

— Странно.

— Кровь не сворачивается у андроида.

— У Вандальера есть андроид.

— Она не могла быть убита андроидом.

— У нее под ногтями кровь андроида.

— Но андроиды не могут убивать. Они так устроены.

— Значит, один андроид устроен неправильно.

Термометр в тот день показывал 92,9 градуса славного Фаренгейта.