Тигр стрелка Шарпа. Триумф стрелка Шарпа. Крепость стрелка Шарпа

Редкая красавица Мэри Биккерстафф. Истинная красота среди сброда жутких, вонючих баб. Хейксвилл проводил взглядом группу батальонных жен, устремившихся на поле, чтобы поучаствовать в разделе добычи, и его передернуло от отвращения. Примерно половина были бибби, индианки, и большинство, насколько знал Хейксвилл, даже не получили требуемого для признания брака действительным разрешения полковника, тогда как другая половина состояла из счастливиц-британок, которые выиграли в жестокой лотерее, проводившейся в ночь накануне отбытия полка из Англии. Жен тогда собрали в бараке, бумажки с именами положили в десять киверов, по одному на каждый батальон, и первым десяти из каждого кивера разрешили сопровождать своих мужей. Остальным пришлось остаться в Англии, и о том, что с ними случилось дальше, можно только догадываться. Большинство обратились за помощью в приход, но приходы не любят кормить солдатских жен, а потому им ничего не оставалось, как продавать себя. Таких называли барачными шлюхами, потому как на лучшее с их внешностью рассчитывать не приходилось. Но встречались – таких, правда, было совсем немного – и миленькие, а среди последних не было никого милее вдовы сержанта Биккерстаффа.

Женщины между тем рассредоточились по полю между мертвыми и умирающими майсурцами. Обирать убитых у них получалось лучше, чем у мужчин, потому что мужчины обычно спешат и пропускают потайные места, где солдаты прячут деньги. Хейксвилл видел, как Флора Плаккет раздела убитого, чье горло было рассечено кавалерийской саблей. Она тщательно, неспешно пересматривала каждую вещь и передавала ее двум своим детям, которые складывали и упаковывали одежду. Хейксвиллу нравилась Флора Плаккет, крупная и решительная женщина, державшая в строгости мужа и не жаловавшаяся на тяготы и неудобства кочевой жизни. К тому же она была хорошей матерью, и именно по этой причине Обадайя Хейксвилл не обращал внимания на то, что Флора страшна как смертный грех. Матери – это святое. От матерей не требуется быть миленькими. Матери были для Хейксвилла ангелами-хранителями, и Флора Плаккет напоминала сержанту его собственную мать, единственного в мире человека, относившегося к нему по-доброму.

Бидди Хейксвилл давно сошла в могилу, отдав душу богу за год до того, как двенадцатилетнего Обадайю повесили за кражу овцы. Желая повеселить публику, палач оставил жертв болтаться в воздухе, чтобы они задыхались постепенно, дергая мокрыми от мочи ногами в гротескном подобии танца мертвых. Мальчишка в конце виселицы никого особенно не интересовал, а потому, когда хлынувший ливень разогнал толпу, никто не заметил, как его дядя перерезал веревку и освободил племянника. «Только ради твоей матери, – прошипел родственник. – Да упокоит Господь ее душу. А теперь убирайся и не смей возвращаться сюда». Хейксвилл убежал на юг, вступил в армию барабанщиком, дослужился до сержанта и не забыл прощальных слов матери: «Никто не избавится от моего Обадайи. Смерть для него слишком хороша». Виселица доказала ее правоту. Отмеченный Богом, вот он кто. Бессмертный!

Неподалеку кто-то застонал, и сержант, отвлекшись от раздумий, повернулся и увидел индийца, отчаянно пытающегося перевернуться на живот. Подойдя ближе, Хейксвилл повернул раненого на спину и приставил ему к горлу острие алебарды.

– Деньги? – рыкнул он, сопроводив слово всем понятным жестом. – Деньги?

Мужчина медленно моргнул и произнес что-то на своем языке.

– Да, негодник, я сохраню тебе жизнь, – ухмыляясь, пообещал сержант. – Хотя долго ты все равно не протянешь. Получил пулю в брюхо, видишь? – Он показал на рану в животе индийца. – Ну, где твои деньги? Деньги! Пайсы? Пагоды? Анны? Рупии? Даны?

Раненый, похоже, понял, потому что рука его сдвинулась вверх, к груди.

– Вот и молодец. – Хейксвилл улыбнулся, и лицо его снова передернул нервный тик. Острие вошло в горло, но не настолько глубоко, чтобы убить сразу, потому что сержант любил наблюдать, как в глазах жертвы появляется осознание смерти. – А еще глупец, – добавил он, когда смертная агония закончилась и человек затих.

Разрезав тунику, Хейксвилл обнаружил, что деньги, несколько монет, индиец привязал к телу хлопчатобумажным поясом. Медная мелочь перекочевала в карман победителя. Невелика добыча, но Хейксвилл наполнял кошелек, забирая свою долю у солдат. Они не протестовали, зная, что отказ поделиться аукнется наказанием.

Неподалеку опустился на колени Шарп, и сержант поспешил к нему:

– Обзавелся саблей, Шарпи? Украл, да?

– Я его убил, сержант. – Шарп поднял голову.

– Не важно, парень, понял? Таким, как ты, не положено носить саблю. Офицерское оружие сабля. Не пытайся залезть выше, чем есть, а не то упадешь. Саблю я возьму себе. – Хейксвилл ожидал возражений, но рядовой промолчал. Осмотрев посеребренный эфес, он довольно хмыкнул. – Кое-что да стоит. – В следующий момент острие сабли уткнулось в горло солдата. – В любом случае больше, чем стоишь ты. Уж больно умен, такие сами находят себе неприятности.

Шарп отстранился и поднялся:

– Я с вами ссориться не собираюсь, сержант.