Тиберий Гракх

– Воины! – крикнул он. – Все статуи – собственность римского народа. Так распорядился консул.

– Слышишь, Меммий, – проговорил воин постарше. – Это не для нас.

Легионеры нехотя побрели по площади, мощенной тесаным камнем.

Полибий, подняв голову, внимательно разглядывал дом с колоннами. За этим занятием его и застал Тиберий.

– Сколько раз в своей истории, – сказал Полибий, – я описывал заседания в Большом совете Карфагена, споры между Гамилькаром и Ганноном, прием римских послов. Но теперь это здание передо мной. Может быть, здесь хранится архив, которого мне так недоставало?

– А что это за статуя? – спросил Тиберий.

– Трудно сказать… Во всяком случае, это не бог. Видишь, какой решительный поворот головы. Рука, обращенная на запад. Думаю, что это какой-нибудь карфагенский полководец, удостоившийся великой чести охранять вход в карфагенскую курию. Кто бы мог удовлетворить наше любопытство?

– Вряд ли мы кого-нибудь найдем. А если заглянуть внутрь?

– Прекрасная мысль! – подхватил Полибий.

Они вступили под своды портика и оказались в огромном зале. Стены его были покрыты исписанными медными досками.

– Кажется, это пунийские элогии[6], – предположил Полибий. – Какая жалость! Перед нами развернута история Карфагена, но мы не можем ее прочитать.

– А это что? – спросил Тиберий, показывая на две мохнатые шкуры, обрамлявшие с обеих сторон длинную медную доску.

– Похоже, что это охотничьи трофеи. Какой странный обычай: обвешивать ими стены курии.

Тиберий коснулся пальцем медной доски.

– Тогда это элогия знаменитому охотнику.

Полибий подошел ближе и ощупал одну из шкур.

– Нет, это не медведь, – проговорил он. – У медведя шерсть более мягкая. И не альцес[7]. У того шерсть короче.

– Похоже на обезьяну.

– Да, действительно, сходство есть. Но где ты, юноша, видел обезьяну таких размеров? Думаю, нам с тобой самим загадки не решить. Давай, снимем эту доску. Кто-нибудь из пленников, знающих наши языки, переведет надпись.

Тиберий всунул в щель между доской и стеной меч и с силой потянул его на себя. Доска отскочила, подняв столб пыли.

Цена свободы

В тот же день на другой стороне внешнего круга земель такую же трагедию переживал Коринф.

Словно по мановению зеноновой судьбы, распались зримые и невидимые цепи. Обитатели сотворенной на земле преисподней коринфских эргастулов заполнили опустевшие улицы прекраснейшего из городов Эллады и потекли серыми толпами по направлению к театру. Сегодня они были господами Коринфа, завтра должны были стать его спасителями. Люди, еще вчера вершившие их судьбы, укрылись за стенами домов. Им не светило солнце, и мир казался серым, словно бы вывернутым наизнанку.

У тех, кто пришел из эргастулов, были бледные, восковые лица. Они щурились на солнце и, блаженно улыбаясь, подставляли ему свои обожженные огнем руки и исполосованные бичами спины.

Отпущенных с кораблей можно было узнать по неуверенной походке. Они ставили босые ступни так, словно шли по палубе с вбитыми в нее гвоздями, крутили головами и к чему-то прислушивались.

При виде их сердобольные старушки выносили из домов миски с дымящимися бобами. Они, привыкшие к корабельным помоям, смотрели на дары с удивлением, не веря, что это для них. Опомнившись, выхватывали миски из рук, обжигаясь, глотали бобы, и на их отупевших лицах появлялось почти человеческое выражение.

Домашние рабы держались особняком. Их души были извращены и изуродованы рабством. Они привыкли к теплу господского дома и объедкам с господского стола. Свобода их не радовала, а пугала.

За Афинскими воротами всех ждали ящики с оружием со складов Пифодора. Каждый подходил и брал то, что было ему по руке, что стало привычно за годы неволи, или то, чем он владел в другой, светлой части своей жизни. Те, что из эргастериев, уверенно брали мечи. Может быть, они не умели с ними обращаться, но знали, как из бесформенного куска получается меч. Те, что с кораблей, хватали длинные македонские копья, напоминавшие весла. Но часть из них, родом с Крита, бросилась к лукам, излюбленному оружию островитян. Домашние рабы ходили от ящика к ящику, не зная, на чем остановиться. И поскольку надо было что-то взять, брали то, что полегче, – дротики, пращи.

И вся эта масса вооруженных людей потянулась в театр и заполнила его целиком, так что воинов можно было не считать – их было столько же, сколько зрителей в дни представлений трагедий Софокла или Эврипида – двадцать две тысячи человек.

Вчерашние рабы долго устраивались. Надо было куда-то девать оружие. Они зажимали копья между колен, привязывали мечи к поясу, обвешивались луками. На лицах, выражавших спокойствие и уверенность, можно было прочитать: «Нас не обманули. Нам дали оружие, и мы сидим там, где веками сидели только свободные». Солнечные лучи, отражаясь в металле, играли в воздухе. Как ты прекрасна, свобода, хотя бы на несколько дней, до первого боя!