Тяжёлый случай

И Угрюпин, почти ни на что не надеясь, продолжал:

— Нет, о целине пока не будем вспоминать. Оглянитесь вокруг себя в то время. Где вы? Вам хорошо! Вам хорошо! Вокруг вас только хорошее. Вокруг вас всё вам родное и близкое. Вокруг вас ваш любимый мир… Мир Эликато… — последнее слово Угрюпин произнёс, уже ни на что особо не рассчитывая, просто это непонятное ему слово пациент в их предварительной беседе употребил несколько раз, для Беспокоева оно, очевидно, имело какое-то значение, и Угрюпину вдруг показалось любопытным, какой эффект произведёт это слово на больного в гипнотическом состоянии.

Эффект оказался совершенно неожиданным.

По телу пациента прошли судороги. На лице Беспокоева возникла счастливейшая улыбка, губы его приоткрылись и прошептали:

— Спасибо, доктор…

И вслед за этим в замкнутом пространстве маленького кабинета раздался не то щелчок, не то хлопок. Угрюпин так и не сообразил, что это был за звук, да и не до этого ему было. Дикими, круглыми и вытаращенными глазами он смотрел на кресло, в котором ещё за секунду до этого находился больной, а ныне, точно остатки лопнувшего воздушного шарика, валялась скомканная одежда Беспокоева. Сам же пациент попросту растаял в пространстве.

Минуту или две юный Угрюпин находился в состоянии устойчивого столбняка, потом подскочил к креслу и, сдёрнув с него одежду Беспокоева, стал лихорадочно перебирать оставшиеся от визита пациента предметы, точно надеялся в складках рубашки или пиджака отыскать затаившегося шутника-сумасшедшего.

— Как же это? Как же? Что же это такое? Я что с ума схожу? Как это возможно?

Так и не получив ответов на все эти вопросы, сам совершенно больной и измученный, Угрюпин поспешно запихал одежду пациента в шкафчик, немного отдышался и продолжил приём больных.

В этот же день, после окончания дежурства, чувствуя, что сам начинает сходить с ума, Сергей Угрюпин нанёс визит Бонифацию Петровичу Разгуляеву.

Выслушав рассказ своего юного коллеги, старый доктор поморщился и печально покачал головой:

— Исчез, говорите, прямо из кабинета. И что же вас смущает?

— Как что? Я же с ума схожу!

— Успокойтесь! Вы вполне здоровы. Конечно, если бы я не общался до вас с этим нашим Беспокоевым, можно было бы и усомниться. А так…

— Вы с ним долго работали?

— Да. Тяжёлый случай. Я давно чувствовал, что с этим больным что-то не то. А когда сеанс проводил, сам испугался. У меня хороший контакт с пациентами во время сеанса, а в случае Беспокоева воздействие было таким сильным, что я почувствовал, ещё немного — и меня вместе с ним засосёт в какую-то неведомую воронку, я прекратил эксперимент, попытался заставить больного забыть этот навязчивый бред…

— Вы полагаете, у него был бред? Как тогда объяснить это исчезновение?

— Объяснений, милый мой Серёжа, я вам при желании с десяток выдам — и все они будут вполне правдоподобны или достаточно безумны, это как вам больше нравится, но что мы сможем из них извлечь, какую истину?

— Практика — критерий истины.

— Хм. Это вы хорошо вызубрили, но, увы, один эксперимент ничего не доказывает, нужна повторяемость результатов.

— По-вашему, Бонифаций Петрович, этот случай с Беспокоевым лучше забыть?

— В этом мы не властны. Помнить или забыть — от нас с вами, юноша, не зависит. Один известный вам философ утверждал, что идеи правят миром. А другой мудрец уточнил, дескать, нет ничего сильнее идей, которые овладели широкими народными массами.

— Вы хотите сказать…

— Именно. Любой параноический бред достаточно сильной личности может захватить умы множества людей, подчинить себе целые страны и стать явью. Что я вам толкую. Сами знаете, вся история человечества полна ярких примеров, подтверждающих эту мыслишку. Люди любят глупости. Я даже подозреваю, мой милый Серёжа, что это наша привычная среда обитания, мы без них, без глупостей, возможно, просто не в силах существовать. Естественно, у каждого свои излюбленные глупости, тайные или явные, свой уровень…

— Мне кажется, Бонифаций Петрович, мы удаляемся от нашей темы.

— Нет, это тоже заблуждение, я всё о том же. Этот наш Беспокоев успел смутить только наши с вами души своим исчезновением и рассказами о неведомом мире. А мог бы… Да, из таких, как он, получаются вожди, религиозные реформаторы, мессии, словом, фанатики идеи. Я, признаться, просто счастлив, что он исчез. Хотя, возможно, вы, Серёжа, сочтёте меня консерватором, но я убеждён, что дальнейшее присутствие этого Беспокоева в нашем мире ни ему самому, ни нашей с вами Вселенной номер шесть ничего радостного бы не принесло. У него больное сознание.

— Вы в этом убеждены?

— Да. В противном случае нам бы с вами пришлось принять за истину противное, то есть признать себя больными, а как вы понимаете…

— Ясно… — вздохнул Угрюпин. — Для душевного спокойствия, конечно, так проще. К чему манить несбыточным, не так ли?