Тяжелый случай. Записки хирурга

Я знаю, что это несправедливо. У моего сына была необычная проблема. Молодой врач нуждался в приобретении опыта. Я, сам ординатор, должен был понимать его ситуацию, как никто другой. Но я не испытывал перед ним чувства вины из-за своего решения. Ведь это был мой ребенок. При наличии выбора я всегда предпочту для него самое лучшее лечение. Так как же можно рассчитывать, что кто-то другой поступит иначе? Безусловно, не стоит на это надеяться, говоря о развитии медицины в будущем.

В каком-то смысле хитрые уловки со стороны врачей неизбежны. Знания приходится буквально красть, посягая на суверенное право человека на собственное тело. Так и происходило во время пребывания Уокера в клинике, как я понимаю теперь, задним числом. Его интубировал ординатор. Хирург-стажер участвовал в операции. Молодой врач-кардиолог ставил ему один из центральных катетеров. Никто из них не спрашивал у меня разрешения. Если бы мне предоставили возможность выбрать более опытного врача, я, безусловно, воспользовался бы ею, но эта система так работает — выбора нам не предлагается, — и я подчинился. Что еще мне оставалось?

Преимущество этой бездушной машины не сводится к тому, что она обеспечивает обучение врачей. Если обучение необходимо, но причиняет вред, значит, принципиально, чтобы этот вред распространялся на всех пациентов в равной мере. Имея выбор, люди всегда уклоняются от рисков, а возможность выбора предоставляется далеко не всем. Она достается своим, тем, кто разбирается в ситуации, инсайдерам, а не посторонним, детям врачей, а не детям дальнобойщиков. Но, если каждый не может иметь право выбора, было бы справедливо, чтобы никто его не имел.

Два часа дня. Я нахожусь в отделении интенсивной терапии. Медсестра сообщает, что у мистера Г. забился центральный катетер. Мистер Г. у нас уже больше месяца. Ему под 70 лет, он из Южного Бостона, истощенный, изможденный, его жизнь висит на волоске, точнее на катетере. В его тонком кишечнике несколько отверстий, которые не удалось закрыть хирургическим путем, и его содержимое с примесью желчи выходит из тела сквозь две маленькие покрасневшие дырочки во впалом животе. Его единственная надежда на выживание — питаться внутривенно и ждать, когда фистулы заживут. Ему нужно поставить новый центральный катетер.

Думаю, я могу это сделать. У меня уже есть опыт. Но с опытом приходит и новая роль: от меня ждут, что я научу других этой процедуре. Как говорится во врачебной поговорке: «Один раз посмотри, один раз сделай, один раз научи» — и это лишь наполовину шутка.

Сегодня дежурит младший ординатор. До сих пор она только раз или два ставила катетер. Я рассказываю ей о мистере Г. Есть ли у нее время заменить катетер? Она ошибочно считает это вопросом и отвечает, что должна осмотреть пациентов. Случай еще подвернется, а пока, может, я обойдусь без нее? Я отвечаю «нет», и она не в силах скрыть недовольства. Она перегружена, как был перегружен я, и, вероятно, напугана, как и я поначалу.

Младший ординатор начинает сосредоточиваться, когда я заставляю ее проговаривать все шаги процедуры — думаю, это можно назвать генеральной репетицией. Она почти все описывает правильно, но совершает фатальную ошибку — забывает, что нужно проверить результаты анализов и что у мистера Г. тяжелая аллергия на гепарин, которым промывают катетер. Я убеждаюсь, что она это усвоила, и отдаю ей распоряжение подготовиться и вызвать меня.

Я еще не привык к этой роли. Очень тяжело нести ответственность за собственные ошибки, а тем более за чужие. Пожалуй, мне стоило бы вскрыть комплект для постановки центрального катетера и устроить ей настоящую генеральную репетицию. А возможно, и не надо этого делать, ведь каждый комплект, наверное, стоит не меньше двух сотен долларов. Надо бы к следующему разу уточнить.

Через полчаса она вызывает меня. Операционное поле обложено простынями. Младший ординатор облачена в хирургический костюм и перчатки. Она говорит, что взяла водный раствор хлорида натрия для промывки катетера и что анализы в норме.

— Вы подложили валик из полотенца? — спрашиваю я.

Она забыла о валике. Я скатываю полотенце и подсовываю под спину мистера Г., заглядываю ему в лицо и спрашиваю, все ли в порядке. Он кивает. Я не вижу признаков страха. Он уже столько перенес, что со всем смирился.

Младший ординатор выбирает место для прокола. Пациент страшно истощен. Я вижу каждое ребро и боюсь, что она проткнет ему легкое. Она применяет местное обезболивание, затем вводит толстую иглу и, похоже, совершенно не под тем углом. Я даю знак сделать другую попытку. От этого ее неуверенность лишь усиливается. Она втыкает иглу глубже, и я знаю, что в вену она не попала. Она тянет поршень шприца: крови нет. Вытаскивает иглу и пробует еще раз. И еще раз, снова под неправильным углом. Теперь мистер Г. чувствует укол и вздрагивает от боли. Я держу его за руку, пока младший ординатор добавляет заморозку. Это все, что мне остается, разве что сменить ее. Но она никогда не научится, если не будет пробовать, напоминаю я себе, и решаю дать ей еще один шанс.