Тяжелый путь к сердцу через желудок

Она же откачивала бедную Ингу, когда та решила напиться снотворного, чтобы навсегда покончить с несчастной любовью.

Она же уговаривала ее на все наплевать, увлечься кем-то другим и перестать считать себя женщиной роковой.

Но Инге роль женщины-вамп явно пришлась по душе. Она любила порассуждать о любви, об отношениях между мужчиной и женщиной, о вечном непонимании между полами, о том, что мужчина никогда не сможет сделать женщину счастливой и оставить при этом свободной. Она утверждала, что мир устроен несправедливо и надо срочно что-то делать с этим — ну сколько можно, в конце концов?

Ее так мучили эти вопросы, что она изводила не только себя, но и бедную, мало что понимающую подругу. Для той вопросы полов были ясны и закрыты — раз и навсегда. Чего там мудрить? Надо выйти замуж, родить ребенка и просто жить! Как живут ее знакомые и родители — ходить на работу, варить обед, стирать белье.

Инга поступила в институт иностранных языков на переводческий.

А Нина, несмотря на хороший аттестат, пошла в текстильный техникум. Мама сказала, что главное — не высшее образование, а специальность. И наплевать, что училась Нина неплохо и в средний ВУЗ прошла бы без проблем.

«Профессия закройщика прокормит всегда», — утверждала мама.

Нина легко согласилась — шить она любила и умела.

В двадцать лет Нина встретила Володю Горохова, простого таксиста, и через три месяца вышла за него замуж. Володя был ей понятен — таким был ее отец, приятели отца и соседи по дому.

Она совсем не задумывалась, любит ли она его и что такое любовь. Просто понимала одно — возраст подошел, замуж выходить нужно, и кандидатура Володи не самая плохая.

К Инге она теперь забегала нечасто — совсем не было времени.

Та доучивалась в институте, по-прежнему попадала в истории, падала из романа в роман, и каждый из них был более трагичным, чем предыдущий. Ингины избранники были как на подбор — либо женатые, либо сильно пьющие, либо не увязанные с реальной жизнью никак: доморощенные гении, начинающие диссиденты и вполне состоявшиеся алкоголики.

Инга то пропадала в мастерской какого-то скульптора, отчаянно ищущего «новые формы», либо моталась в экспедицию в калмыцкие степи за начинающим режиссером-документалистом, перепечатывала самиздатовские рукописи для очередного нового вольнодумца.

Она стала совсем худой, очень коротко остригла свои прекрасные пепельные волосы, совсем под мальчика, и это было очень трогательно и беззащитно. Носила только черные узкие вещи — брюки и водолазки, а на тонком пальце — серебряное кольцо с огромным желтым топазом — подарок Датошки, Томулькиного кавалера. Очень много курила и пила только черный кофе с куском сыра — все.

При всей разности их жизней, и вообще при всей их разности, они оставались подругами.

— Ты меня успокаиваешь, — говорила Инга. — Смотрю в твои спокойные глаза и прихожу в себя, становлюсь тише. Правда, ненадолго! — смеялась она.

Однажды она спросила подругу:

— А ты Вовку своего сильно любишь?

Нина пожала плечами:

— Я с ним живу, он мой муж, Ингуша. А про все остальное… Просто не думаю.

Инга посмотрела на нее, как на душевнобольную.

— А как ты спишь с ним? — уточнила она.

Нина улыбнулась:

— А как жена с мужем! Обыкновенно!

Инга вздохнула и покачала головой:

— Мне жаль тебя, Нинка! Потому… Потому что бывает необыкновенно! Ты поняла?

Нина махнула рукой:

— Мне бы твои заботы.

Через три года семейной жизни Нина родила дочку Галку.

Их семейная жизнь была по-прежнему скучноватой, обыденной — работа, ужин, телевизор перед сном. Только с рождением дочки прибавилось хлопот. Да и радости тоже… Наверное…

«Так живут все», — думала Нина, когда подступала тоска.

Как-то обмолвилась маме:

— Скучно как-то, мам. Будто обязали меня.

Мама вздохнула:

— А сколько у нас в году праздников, Нин? Ну, посчитай!

Нина посмотрела на нее с удивлением:

— При чем тут праздники, мама?

Мать не ответила и стала загибать пальцы:

— Первомай — это раз! Восьмое марта — два. Новый год и октябрьские, да, дочь?

Нина кивнула.

— И в жизни так же, — улыбнулась мать, — праздников по пальцам. А все остальное — будни, Нинок! Такая вот жизнь. — И мать тяжело вздохнула.

Родным человеком муж для нее так и не стал — был кем-то вроде соседа. Однажды она подумала: — А мы ведь ни разу не разговаривали по душам! Ни разу не говорили откровенно. Ни разу я не рассказала ему, что меня мучает, что волнует. И вправду — сосед. Молчаливый, угрюмый и…

Чужой.

Тогда впервые она позавидовала подруге. Подумала: «Жизнь ведь пройдет, а у меня так ничего не случится! Я так и не узнаю ничего из того, от чего может кружиться голова, сжиматься горло, дрожать руки. Я не узнаю, какое счастье не спать до утра, рассматривая спящее лицо родного мужчины.

Так и пройдет моя жизнь…. Так и пройдет?»

Когда Горохов загулял — а Нина об этом узнала довольно скоро, — она удивилась одному: ее это совершенно не обидело, не задело и почти не расстроило.

Сама предложила ему уйти:

— Что тебе мучиться, Вова? Иди туда, где тебя любят и где тебе хорошо.

Он посмотрел на нее с удивлением — видимо, ожидал борьбы, слез, уговоров.