Тяжелый дивизион

Ночью в городе говорили винтовки, вспыхивали быстрые зарева, несколько раз вздыхало тяжелое орудие. По дороге двигались солдаты, моряки и красногвардейцы.

Спать легли в маленьком домике, потеснив хозяев. Унтер угостил Андрея банкой консервов и краюхой хлеба.

Унтер был действительной службы, ранен под Сохачевом, попал в столичный госпиталь, а оттуда в запасный артиллерийский дивизион. Он был костромской крестьянин. Семья была бедная, лапотная, голодная. Армия показалась сперва сытой жизнью, а потом стала живому, любознательному парню школой. В запасном батальоне он сблизился с прапорщиком-большевиком и уже к февралю, по его словам, «был готов».

Покончив с консервами, унтер вытер о полу шинели складной нож, вышел проверить караулы и принес со двора пару попон с крепким запахом лошади. Он оглядел комнату и бросил попоны на пол рядом, под иконами.

— Тут, я думаю. В случае чего — в окно постучат.

В темноте совсем близко ходил огонек его папиросы. А потом он поднялся на локоть и стал вышептывать Андрею про лошадей, про корма, про сводный отряд, про себя, про деревню. Но от деревни, от казармы, от фронта мысли его неизменно обращались к сегодняшнему дню, и он замолкал под тяжестью налетающих шквалом дум.

Андрей засыпал.

Но в углу опять чиркнула спичка.

Острый огонек пошел кверху и вдруг закивал энергично.

— Фронтовые за нас, фабричные за нас, по деревням народ почитай весь за нас. Чего же такое осталось? Казачишки, да юнкеришки, да кадеты, да в городе где какой чахоточный народишко… Глядишь, к весне пахать пойдем.

— А немцы? — лениво спросил Андрей.

— А ежели мы евонного не хотим… Так и ему наше поперек горла станет. Без аннексий и контрибуций… Все одно — никак назад не ходить.

Папироса ткнулась огоньком в пол. Запахло горелым. Опускались тяжелеющие веки. В ушах звенела разогнавшаяся за день, все еще не стихающая кровь, И оттого казалось, что унтер, и он, и весь этот домик, и батарея летят в темной глубине ночи куда-то вперед, вместе с совершающей свой бег с заката на восток затихшей землей. Это был сон наяву… Плоскости земные поворачивались, и воображение, подстегиваемое словами унтера как ударами бича, наполняло темноту движением. На материках земных до горизонта толпился народ, и где-то впереди тонули, воздев руки к небу, юнкеришки, казачишки и еще какой-то народ…

Впервые не с башни благополучия, а из глубины этого самого человечьего моря надо было смотреть на мир, и мир оказывался иным, не смутно прогреваемым, а простым, из плоти и крови, вот той самой крови, что все еще звенит в ушах и свинцом наливает веки…

Окно зазвенело под резким ударом. Налитые сном веки не хотели расходиться даже тогда, когда уже руки нащупывали рукава шинели. Навстречу глядела глухая ночь.

— Чего? Чего гришь-то? — суетился в углу унтер. — Вскидавайсь, ребята!

Комната шевелилась. Чиркали спичками. Тени бешено мотались на пустой стене.

Волоча по полу амуницию, унтер выскочил в двери. Андрей, так и не надев шинели, бросился за ним.

На дороге чавкали в грязи копыта. Фонарь колыхался у конюшни. Люди спешили по дороге к кустарникам, где стояли пушки.

— Чего там? — кричал впереди унтер. — Кто стукал?

— В отряде тревога. Говорят — подходит.

— Тебе что нужно, — обратился унтер к Андрею, — фонарик, свечу али лампу?

— Фонарик для точки наводки… И лучше бы лампу, чтобы по карте. Не думал я, что тут и будет позиция, — извинялся Андрей.

— В естом деле где стоишь, там и позиция, — вразумительно заметил унтер.

У двух орудий суетились люди, крепили фонарь, подкапывали хоботы, придвигали ящики, навинчивали панорамы. Унтер подбежал к номерам.

— Копайсь, копайсь, это тебе не фронт!

Подъезжал конный. Лошадь споткнулась о камень.

— Который тут командир?

— Ну, давай, чего тут? — спросил унтер.

— Из штаба отряда, насчет антиллерии.

— Дай огня, — скомандовал унтер и разорвал полевой пакет.

— Чтоб усе было готово, — посмотрел он в глаза Андрею.

В пятне от лампы — рыжебородое лицо. Светлые, но крепкие глаза. Замок одной из пушек открыт. Вот входит в дуло длинный черный патрон. От батареи и туда, к Петрограду, и на юг, до германских фронтов, и дальше, может быть и до самого Черного моря, раскинулась ночь. Замок щелкнул и закрылся. Наводчик утер рукавом усы.

— К бою готово, — серьезно сказал Андрей и взял под козырек. Помолчал, усмехнулся, прибавил: — Это ведь не на фронте…

— То-то же! — так же серьезно сказал унтер. — Доложи, товарищ, начальнику отряда: на батарее все готово…

Ленинград — Москва

1928–1933

Об авторе

Александр Гервасьевич Лебеденко вошел в литературу в двадцатые годы. Читатели знали его тогда главным образом как публициста, часто выступающего на страницах ленинградских газет и журнала «Вокруг света» по вопросам международной политики. Юным читателям он был известен по книжкам, в которых увлекательно рассказывал о своих зарубежных путешествиях.