Тяжелый дивизион

Андрей продвинулся в очередь к окошечку. Разговор кружился острый и дерзкий, как ночной жук вокруг стекла. Вот-вот, кажется, вспыхнут черные крылья, и огненным комом упадет он на раскаленную шляпку горелки. Солдаты открыто не идут на ссору, но у них духовная изжога, и они поддержат ее с охотой. Наверное, у каждого припекает сейчас внутри какое-то заветное место. От первого резкого ответа прорвется тонкий мешочек, и горечь хлынет в сердце, в глаза, и холодок пройдет в пальцы рук.

Еще месяц назад Андрей в ответ на издевку сам налился бы злобой, но сейчас только зрела досада, может быть горечь от сознания несправедливости.

Их ненависть к золотому погону была ему понятна. Он научился отыскивать в себе самом корни того же чувства. Теперь можно было проследить в прошлом, как день за днем оно определялось и крепло у него за годы войны. Правда, это было что-то иное. Ненависть к тюремщику у прохожего и у заточенного разная. Но эта разница не помешает обоим ломать замок, крушить ворота, когда придет минута грозы. Надо только из прохожего стать настоящим союзником заточенных, ломающих затворы, раз накрепко признано за этими заточенными право на жизнь и справедливость. Тогда выпестованное силою ума, мозговою кровью окрашенное чувство станет вровень с ненавистью, идущей от инстинкта.

Капитан саперной части проходил мимо. Может быть, Андрей показался ему затравленным этими хохочущими солдатами.

Солдаты уловили его недобрый взор и нахмурились. Смех утонул в злом шепоте. Но Андрею сочувствие офицера показалось в десять раз оскорбительнее солдатских насмешек. Он сам посмотрел на капитана с ненавистью. Она так отчетливо засветилась на лице Андрея, что капитан крутнул плечом и быстро зашагал на перрон.

— Вот, наверное, собака, — сказал высокий худой, — только что не кусается.

— А куснул бы.

— Прошли времена, — ответил сосед Андрея.

— Да, прошли и не вернутся, — громко сказал Андрей.

Солдаты замолчали. Андрей видел, как в глазах у них таяло выражение злой, задорной насмешки. На смену появлялась еще удивленная, сомневающаяся, но уже мягкая доверчивость.

— А вы, может, партийный? — спросил высокий.

— Нет, я не партийный, но я думаю, что это и не важно. Важно, кто как относится…

— Относится, — сказал худой, — чего там относится? Вы в бараке были?

— В каком бараке?

— Ну, а где митинг, — сказал солдатик, который собирался дать Андрею сдачи.

— Митингуют… — сказал сосед впереди. — И день, и ночь… так и кроют, так и кроют.

— Всё те же?

— Зачем? Народ как на вокзале. Вокзал и есть. Одни уходят, другие приходят. Вот сдавай депешу и пойдем.

— Ну, им там не здорово взглянется, — уже с участием сказал солдатик.

— Погоны того гляди оборвут.

— Не обдерут, — уверенно сказал высокий, — еще не дошло. Без пяти минут.

— Ну, там градус на все топки, — отозвался железнодорожник.

— Я бы пошел, — сказал Андрей.

— Ну и ладно.

Депеша Елене, что он едет в Петроград на десять дней, была отправлена. Андрей подождал, пока высокий сдаст свою, и они вышли на перрон. Встречный пехотинец с вызовом бросил ему под ноги окурок, другой крепко задел локтем. Высокий отвел его рукой и обошел Андрея, чтобы защитить от толчков. Солдаты шли редким потоком от большого барака, несколько в стороне от главныхпутей. Здесь было уже совсем темно, и только раскрытая настежь дверь сарая светила огоньком потолочной керосиновой лампы. У дверей курили, громко спорили. Когда Андрей вступил в тусклую полосу света, его проводили изумленными взглядами. За дверью густо стояла толпа, только у стен оставались тесные проходы в мешанине шинелей, кожухов и ватников, прошитых белой ниткой. Было в воздухе потно и дымно. Голос оратора не всегда долетал до дверей. Оратору щедро хлопали, и скоро на помост вышел другой. Он закричал так громко, что все вздрогнули:

— Товарищи братишки! Усех вас приглашаю вступить в партию большевиков. Как я сам… Прошу… что только у большевиков я узнал про все. Про все понял. И хотя бы «Окопная правда». Я теперь и сплю плохо, когда не почитаю…

Ораторы сменялись часто. Тех, кто повторялся, говорил скучно, бесцеремонно перебивали. Требовали других.

Время от времени выступали опытные агитаторы, находившие в этом зале быстрый и радостный отклик. Потому сами они легко зажигались настоящим человеческим волнением.

Андрей слушал внимательно речи, но еще внимательней следил за залом. Не было никакого сомнения, здесь крепким приводным ремнем живого интереса были связаны все эти сотни слушателей со сценой, с грязным помостом, на который взбирались ораторы, поднимавшиеся со скамей здесь же в зале.

Ораторы говорили взволнованно. Андрей находил в их речах каждый раз что-то новое, еще не слыханное. Он сам волновался вместе с залом, когда говорили о мире, о братстве народов, о проклятой войне, о возможности лучшей жизни.