Тяжелый дивизион

— Отец хотел, чтобы я окончил коммерческий институт. У отца рыбное дело. Но мне хотелось бы кончить Технологический. Но без средств этого не сделаешь. А теперь и не поймешь, что будет с торговлей. Вы знаете, отец ведь сам нажил состояние. Он сначала служил в приказчиках. А теперь и я, и оба брата на войне. Старшие братья в пехоте. Одного уже ранили в ногу. Отец стар стал. Мать пишет — одышка у него. Она пишет — рыбаков всех забрали. Ловить некому. Цены выросли. Плохо покупают… дело стоит.

— Но ведь вы все трое обеспечены, служите.

— Да, пока война… Но мы купили землю под Одессой. Хороший кусок на берегу моря. Знаете, у дачи Ковалевского. Ну, труба такая высокая… Пустой участок. Туда вложили много денег. Если все это пролетит — пропадет все состояние.

— Так буржуям и надо, — внезапно выскочил из-под одеяла Архангельский.

Все четыре койки взорвались разом. В Зенкевича полетели подушки.

— Судачки, карасики! — кричал Перцович.

— Вот так Одесса-мама! — хохотал Кольцов.

— Рыбкой торгуете? — зло таращил глаза Перцович. — А мы и не знали.

— А что же тут плохого? — конфузился Зенкевич. — Идите вы все к черту!

— Покажите путь, гидальго!

— Нельзя ли понюхать? — дурачился, тянулся Перцович. — Чем пахнет.

— И рыбия, и рыбия, и рыбья чешуя… — пел непристойные частушки Кольцов.

— Господин капитан, — вдруг вошел Станислав. — Стеценко приехал.

Смех оборвался. Офицерские ноги не попадали в голенища сапог…

Чья-то чужая фурманка остановилась у самого бивуака. Петр, перекинув ноги через борт, спрыгнул на землю. К нему бежали ото всех орудий. Первым подбежал длинноногий Багинский. Он накрест охватил Петра так, что даже плечи того подались назад.

— Сломаешь, буйвол, — смеялся Петр и, не освобождаясь от объятий Багинского, пожимал руки батарейцам.

— Ты как же? Отпустили?

Петр хитро улыбнулся.

— А мы тебя выручать собирались, — размахивал четвертушкой бумаги Табаков. — В армию писали.

— Костров писал — целое сочинение! — сказал Ягода.

Петр уже шел к палаткам и на ходу пробегал текст рапорта.

— Здорово наверчено. — Он покачал головой. — Ну, ладно. А что у вас, ребята?

— Офицеры сбежали! — крикнул Григорьев.

— Комитет новый.

— Шнейдеров скочурился.

— Погоди, — смеялся Петр. — Лучше потом, все по порядку.

— А тебя отпустили или ты сбежал?

— Там нас, арестованных, собрался батальон. Все роды оружия. Ну, а после корниловщины караульная рота нас взяла да и отпустила. И штаб рад был от нас избавиться. Хотели мы сперва штаб штурмом взять, а потом собрали армейскую ячейку, поговорили и разъехались по частям. Решено в частях на фронте провести работу, чтобы корниловский урок не прошел даром.

— Ты и нашим скажи что-нибудь.

— Собрание…

— Это у нас дело легкое, — засмеялся Петр. — Свистнул, крикнул — и собрание.

Сонин тут же вставил два пальца в рот, и разбойный, переливный свист понесся над батареей.

— Беги по орудиям, — скомандовал Ягода, и двое молодых канониров помчались, размахивая руками, в разные стороны к палаткам.

Из офицерского блиндажа вышел Кольцов и, стараясь казаться своим, затесался в самый круг. Батарейцы отступали, давали дорогу, но никто не шел ему навстречу, никто не приветствовал первый, как раньше.

— Вертится, как уж, — шепнул Бобров Петру на ухо.

— Пускай, — отвернулся Петр. — Ребята! Я о себе рассказывать не буду. Офицеры меня арестовали, солдаты выпустили. Вот и все. Я хочу рассказать вам о корниловщине. За что боролся Корнилов? За смертную казнь в армии. За новое наступление. За порядок в стране. А что это значит, мы хорошо с вами знаем. Земля — помещикам, фабрики — капиталистам. А теперь давайте спросим, почему наши комитетчики-эсеры покрывали корниловцев? Потому что партия эсеров только на словах за революцию, только на словах за землю и волю народу. Вот ты, Григорьев, вот ты, Берзин, вот ты, Федоров. Ребята вы малоземельные. Что вы получили от эсеров за революцию?

— Кукиш с маслом… — заорали в азарте все трое.

— И не получите. Они по губам вас мажут, чтобы вы тихо ждали Учредительного. А в Учредительное вас не позовут. Это панская лавочка. Пойдут туда…

— Шнейдеров пойдет.

— Ну да, адвокат пойдет. Да еще, пожалуй, какой крепкий мужичок, товарищ Табаков затешется… Землю и волю дадут народу только большевики. Большевики, как только будет рабоче-крестьянская власть, всю помещичью землю в три дня заберут. Фабрики — рабочим. Командиров выборных. Войну кончать!

— Довольно вшей кормили!

— Хватит!

— Послушали адвокатишку!

— Неплохо было, пока слушали, — раздался резкий, срывающийся голос.

Обернувшись, батарейцы увидели Шнейдерова. Лицо его заострилось, как от бессонных ночей или долгой зубной боли, пошло серыми пятнами. Щеки опали двумя мешками. Но в глазах светилось необычное упорство, какое бывает в минуты, когда мысли вспружинятся и приобретают устойчивость и точное направление наперекор всему.