Тяжелый дивизион

— Захотел бы я — поссорил бы офицеров с солдатами, раз-два… Как в пехоте. Повернуться боялись бы. А за Табаковым как за каменной стеной… И солдаты как за каменной стеной… — спохватился он. — Я за солдатский интерес. Потому я как призван на действительную и сверхсрочно по мобилизации… Я солдатское житье до дна выпил. А эсеровская партия нас учит…

— Пей, батя, пей, Петр Кириллыч! — говорил Ладков. — У нас на Кубани…

— Ты хороший парень, — трепал его по плечу Кольцов. — Ты лучший друг.

— Я за справедливость! За землю и волю! — говорил, хлебая горячую жижу и морщась, как от внутренней боли, Табаков. К нему беспрерывно тянулись офицерские рюмки. Он был взволнован и счастлив, и только одного не хватало…

— А где же Багинский, Орлов? Что это они запаздывают? — оглядел он комнату и заорал вдруг по направлению к двери: — Станислав!

— Ушел Станислав. За папиросами в лавочку я его послал, — поспешил Кольцов.

— Ну, Петр! Степан! Лодыри, сукины дети! — не унимался Табаков.

— На кой черт тебе вестовые, Петр Кириллович?

— За комитетчиками послать. Чего же я один?.. Пусть все наши… Одной семьею…

— Вот дьявол, сорвет всю музыку! — ругался Горелов.

— Да и неудобно мне одному…

— А мы сейчас пошлем, — сказал Перцович. — Я схожу за вестовым.

— Ну хоть бы Багинский, или Орлов, или кто ближе…

— Пей, Кириллыч! — потянулся к нему Малаховский. — Знаешь, как у нас на Украине пьют?

— Как у вас, так и у нас, так и на Украине… допьяна, — скептически возразил Табаков.

— Нет, у нас не так. Вот смотри!

Малаховский поставил рюмку на стол и, обращаясь к ней как к живому лицу, склоняя голову то направо, то налево, говорил:

— А як же вас звать?

И сам другим голосом отвечал за рюмку:

— Оковыта[28].

— Аз чого ж вы зроблени?

— С жита.

И вдруг крикнул:

— А в тебе пачпорт е?

— Нема.

— Так ось тоби тюрьма!

Он зубами ловко захватил рюмку и мгновенно опрокинул ее прямо в горло.

— Браво! — закричали офицеры.

— Ха-ха-ха! — раскатывался Табаков. Он чувствовал, что спектакль — специально для него, и гордился. — Веселый народ охвицеры!

— А ты видел, как пьют сумские гусары? — спросил Ладков.

— Нет, — заинтересовался Табаков.

Ладков мигнул Архангельскому — и тот принес из кухни два огромных стакана. Стаканы налили до половины водкой и ромом, подлили коньяку, залили все это пивной пеной.

— Это, брат, медведь бурый, злой и хмурый! — причитал Ладков. — Вот я его залпом хлебану — и ничего. А тебе не устоять.

Табаков осмотрел тонкую фигуру офицера с ног до головы, расправил плечи, расчесал усы, а потом прищурил глаз:

— Я твою водичку хлебану. А ты потом мой заказ выдержи.

— Идет.

— На что?

— На бутылку коньяку и красненькую.

— Идет. А если нижний чин офицера обыграет? — хитро говорил Табаков.

— Какие теперь нижние чины! — сморщился и улыбнулся одновременно Ладков.

— Это верно, — легко согласился Табаков. — Ну, лей ведмедя!..

Табаков лежал на своей койке и дрыгал отяжелевшими ногами, распевая:

Служили два товарища
В однем и тем полке…

— Хорошо — не у нас, пришлось бы на свою койку пустить, — говорил Малаховский, глядя на захмелевшего комитетчика. — Грязное животное!

— А я, черт, воды с пивом нахлебался, — жаловался Ладков. — Вот мерзость!

— А ловко я налил? Чистое дело марш! — хвастался Архангельский.

— Ну, довольно, — скомандовал Скальский. — Перцович, берите гитару и барабаньте что-нибудь у окна.

А вы пойте вполголоса. Пусть думают — загрустили. Дарьял там какой-нибудь, что ли… А вы укладывайтесь в десять — пятнадцать минут. Нас агитировать не нужно.