Тяжелые времена

— Я чувствую, дорогой Баундерби, — сказал мистер Грэдграйнд все тем же примирительным и грустным тоном, — что за несколько часов лучше узнал Луизу, нежели за все предыдущие годы. Это не моя заслуга — меня заставили прозреть, и прозрение было мучительно. Думается мне — я знаю, Баундерби, мои слова удивят вас, — что характеру Луизы свойственны некоторые черты, которым не было уделено должного внимания, и… и они развивались в дурную сторону. И я… хочу предложить вам… действовать дружно… надо на время предоставить ее самой себе, окружив ее нежными заботами, чтобы лучшие ее качества могли взять верх… ведь от этого зависит счастье всех нас. Я всегда, — заключил мистер Грэдграйнд, прикрыв глаза рукой, — любил Луизу больше других моих детей.

Слушая эти слова, Баундерби побагровел и весь раздулся, точно его вот-вот должен был хватить удар. Однако, хотя даже уши у него пылали багровым огнем, он сдержал свой гнев и спросил:

— Вы бы хотели оставить ее на время у себя?

— Я… я думал посоветовать вам, дорогой Баундерби, чтобы вы позволили Луизе погостить здесь. При ней будет Сесси… я хотел сказать Сесилия Джуп… она понимает Луизу и пользуется ее доверием.

— Из всего этого, Том Грэдграйнд, — сказал Баундерби, вставая и глубоко засовывая руки в карманы, — я заключаю, что, по вашему мнению, между Лу Баундерби и мною, как говорится, нет ладу.

— Боюсь, что в настоящее время Луиза в разладе почти со всем… чем я окружил ее, — с горечью признался ее отец.

— Так вот, Том Грэдграйнд, — начал Баундерби; он еще пуще побагровел, еще глубже засунул руки в карманы и широко расставил ноги, а волосы у него стали дыбом от душившей его ярости и колыхались, словно трава на ветру. — Вы свое сказали; теперь скажу я. Я чистокровный кокстаунец. Я Джосайя Баундерби из Кокстауна. Я знаю камни этого города, я знаю фабрики этого города, я знаю трубы этого города, я знаю дым этого города, и я знаю рабочие руки этого города. Все это я знаю неплохо. Это осязаемые вещи. Но когда человек заговаривает со мной о каких-то несуществующих фантазиях, я всегда предупреждаю его — кто бы он ни был, — что знаю, чего он хочет. Суп из черепахи и дичь с золотой ложечки и карету шестеркой — вот чего он хочет. Вот чего хочет ваша дочь. Раз вы того мнения, что ей нужно дать все, чего она хочет, я предоставляю это вам, ибо, Том Грэдграйнд, от меня она ничего такого не дождется.

— Баундерби, — сказал мистер Грэдграйнд, — я надеялся, что после моих просьб вы перемените тон.

— Погодите минуточку, — возразил Баундерби, — вы, кажется, свое сказали. Я вас выслушал; теперь будьте добры выслушать меня. Хватит того, что вы мелете несусветную чушь — по крайней мере не нарушайте правил честной игры; хоть мне и горько видеть Тома Грэдграйнда в столь жалком состоянии, мне было бы вдвойне горько, ежели бы он пал так низко. Ну-с, вы дали мне понять, что между вашей дочерью и мною имеется некий разлад, так сказать, известное несоответствие. Так вот — я хочу дать вам понять, что безусловно налицо одно огромное несоответствие, которое заключается в том, что ваша дочь не умеет ценить редкие качества своего мужа и не чувствует, какую, черт возьми, он оказал ей честь, женившись на ней. Надеюсь, это ясно?

— Баундерби, — с упреком сказал мистер Грэдграйнд, — слова ваши неразумны.

— Вот как? — отвечал Баундерби. — Весьма рад, что вы так думаете. Потому что, ежели Том Грэдграйнд, набравшись новой мудрости, находит мои слова неразумными, то, стало быть, они именно дьявольски разумны. Итак, я продолжаю. Вы знаете мое происхождение и знаете, что я годами не нуждался в рожке для башмаков по той простой причине, что башмаков у меня не было. Так вот — хотите верьте, хотите нет, но есть особы — особы благородной крови! — из знатных семейств — знатных! — готовые боготворить землю, по которой я ступаю.

Он выпалил это единым духом, точно пустил ракету в голову своему тестю.

— А ваша дочь, — продолжал Баундерби, — далеко не благородного происхождения. Вы это сами знаете. Я-то, как вам известно, плюю на такие пустяки; но тем не менее это факт, и вы, Том Грэдграйнд, ничего тут поделать не можете. Для чего я это говорю?

— Очевидно, не для того, чтобы сказать мне приятное, — вполголоса промолвил мистер Грэдграйнд.

— Выслушайте меня до конца и воздержитесь от замечаний, пока не придет ваш черед, — оборвал его Баундерби. — Я говорю это потому, что женщины высшего круга были поражены бесчувственностью вашей дочери и ее поведением. Они никак не могли понять, как я терплю это. Сейчас я и сам не понимаю, и больше этого не потерплю.

— Баундерби, — сказал мистер Грэдграйнд, вставая, — по-моему, чем меньше будет сказано нынче, тем лучше.

— А по-моему, Том Грэдграйнд, наоборот — чем больше будет сказано нынче, тем лучше. По крайней мере, — поправился он, — пока я не скажу всего, что я намерен сказать; а потом, пожалуйста, можем и прекратить разговор. Я сейчас задам вам вопрос, который, вероятно, ускорит дело. Что вы подразумеваете под вашим предложением?

— Что я подразумеваю, Баундерби?