The show must go on

Будильник звонил и звонил. Серж застонал, но бездушная механическая сволочь продолжала

разрываться, и трели ввинчивались в мозг. Он сел на кровати, с третьей попытки выключил сигнал.

Голова гудела, веки горели огнем. Актер чувствовал себя так, словно не спал сегодня вовсе – все

прошедшие часы он репетировал, нет – играл свою роль, и помнил каждую минуту из того остатка

ночи.

Теперь-то он выступит с блеском. Теплое счастье разлилось в груди. С таким вполне можно

пережить новый день, который обещает быть очень тяжелым и длинным.

В ванной, сняв наконец джинсы, в которых он так и спал, Серж обнаружил кровоподтеки и

ссадины на разбитых коленях. А также опухшую, словно с похмелья, морду в зеркале. Хотя почему

– словно? Глинтвейн оставил после себя гадостный привкус во рту, и намечающийся запах

перегара. Волосы, за ночь спутавшиеся чуть не до колтунов, расчесывались с трудом.

Хорошо, что премьера не сегодня.

Плохо, что сегодня – рабочий день…

Контрастный душ не сильно помог. Серж принес из кухни льда и долго, до боли, растирал

кубиками лицо. Это помогло снять одутловатость и отечность, а краснота прошла пугающе быстро.

В Питере, где солнечная погода редко задерживалась надолго, весь загар был привозным либо

родом из соляриев, так что к бледности лица Сержу было не привыкать, но… но вроде раньше он

все же выглядел поживее. Кожа смотрелась мраморной, лишенной подтона – ни золотистой, ни

розоватой, а ненатурально белой. И прозелень в глазах стала ярче, чем когда-либо.

Сердце кольнул страх, но тут же бежал от исказившего белое лицо оскала.

- К лучшему. Такой Асмодей произведет больше впечатления!

Серж вытащил коробку, немного поколебался и все же вдохнул дорожку – галлюцинации от этой

неизвестной химии те еще, но без стимуляторов он в таком состоянии просто не выйдет из дома.

Дозы, впрочем, хватило только на дорогу до работы. Заняв свое место, Серж ощутил прилив

небывалой злости. Он не хотел тут быть. Не хотел тратить время на это дурацкое, ненужное ему, неприсущее ему – недостойное его! – дело. Его бесили посетители, бесили коллеги, и

бесчисленные бюрократические нюансы банковского дела тоже. Последние, впрочем, также

наполняли его невиданным злорадством, впервые в жизни Серж подумал, что занимается

натуральной скупкой душ – подписывая кредитный договор, человек на многие годы вперед

продается в рабство. Не деньги портят человека, а кризисные ситуации вскрывают червоточины

души. Стоит только надавить – и гной порока прорывается наружу. Вот этот новый клиент, когда

его припрет – рухнет бизнес, ограбят, кинет партнер – что он сделает? Застрелится? Потеряв

залоговую квартиру, въедет к матери, сдав старушку в дурдом за взятку главврачу? Устроит

кровавую кашу в зале суда? Попытается бежать из страны?

- Что ж, мне все понятно, - лысеющий мужчина средних лет, дочитав бумаги, отложил их в

сторону. – Но не могли бы вы сообщить, какие форс-мажорные обстоятельства могут проистекать

из данного договора, возможно, я что-то упускаю?

- О, представьте себе, я именно сейчас об этом думаю, - вкрадчивым голосом Асмодея сказал ему

Серж. – Давайте пофантазируем вместе…

Он заговорил, и глаза мужчины начали стекленеть, а рот приоткрылся. Притихла, прислушиваясь, скандальная барышня за соседним столом. Вскоре слова Сержа пошли гулять по залу,

передаваемые из уст в уста.

Еще через минуту разъяренной фурией вырвалась из своего кабинета начальница отделения, рассыпалась в извинениях перед бледным и потеющим лысым и погнала Волка к себе в кабинет.

Дверь закрылась за ним со зловещим щелчком, и этот звук сладостью отдался во рту. Серж

прижмурился, понимая, что его несет, и не умея остановиться.

- Сергей! То, что вы устроили, просто возмутительно! – зазвенел, набирая обороты, голос Нины

Алексеевны.

Нины Алексеевны…. Серж усмехнулся и повернул ключ в дверном замке. Начальница,

добравшаяся уже до перехода в визг, осеклась, как остановленный на всем скаку конь.

- Что это вы делаете?

- То, что с вами давным-давно пора сделать, - ответил Серж, чувствуя, как рот разъезжается в

обаятельную кривоватую усмешку. Ту самую, которую он на днях репетировал, стоя голым в

кухне.

- Да как вы…

Серж бросился вперед – нечеловеческим, длинным скользящим движением пересекая комнату.

Оно должно было быть разбитым на шаги, но оказалось единым целым, словно ноги его не

касались пола, словно он выскользнул из человеческой оболочки, из личности Сержа, модного

питерского актера, так боявшегося поверить в то, что верят в него – зритель верит, его признают, его ждут и пьют как воду, и все это старательно высмеиваемое им актерство, дарящее такие яркие

ощущения настоящей, ослепительной жизни, счастье чувствовать себя живым – взаправду…

Асмодей отодвинул этого Сержа в сторону, аккуратно – ни к чему портить оболочку, которая еще

пригодится, и, зажав ладонью рот женщине, рванул ее блузку, жадно сжимая обвисающую, но все

еще полную грудь. Такая громкая… визгливая тварь, пора заткнуться и узнать, где твое место…

И только Серж знал, сколько сил потребовалось, чтобы его тело, обретшее свою волю, закрыло