Тетрис с холостяками

– Наши получили крупный заказ на химоборудование! Для белорусского комбината. А белорусский комбинат наполовину американцы выкупили, своих управленцев посадили, алкоголиков разогнали, зарплату в десять раз повысили – и люди работают. Там с деньгами все нормально, платить будут вовремя. Наши должны им сделать восемь емкостей-колонн. Огро-омных. Стоит такая дура – тридцать метров высотой и больше, представляешь?

Эллочка не представляла.

– Это очень выгодный заказ. Договор подписали. В баню их, американцев, сводили в русскую, водки налили – и все в порядке. Уже кучу денег авансом получили. Все с утра пьют. Жаль, конечно, что передел собственности идет по полной программе – не нам уже эти денежки достанутся.

– Кому не нам-то? Ты что, акционеркой, что ли, была?

– Да не я, а отец мой. Заставили его все-таки продать акции Окуневу. Он до последнего сопротивлялся, а они так документы подделали, будто по его вине в Архангельск на ЦБК бракованные барабаны ушли, а архангельцы эти знаешь какой нам иск вкатили – виноватым до смерти не рассчитаться. Вот ему и пришлось.

Маринка с Эллочкой вздохнули одновременно: так хочется, чтобы все в жизни было по справедливости и без Окуневых... Но про странный, запоздавший какой-то передел собственности Эллочка тут же забыла, ухватившись за новую тему для газеты.

Оказалось, что Драгунова с Козловцевым уже вовсю носились по заводу то с полупьяными белорусскими американцами, то с телевидением, то с прессой. Тогда Эллочка взяла все в свои руки (точнее – Пупкина под мышку) и стала бегать за Мальковым, чтобы получить информацию и попросить о встрече с заказчиками, чтобы Пупкин сделал снимок. К обеду Мальков сдался.

Американские заказчики оказались просто специально обученными белорусами. И фамилии у них были самые что ни на есть неамериканские: Поползенок и Поносенок. Как Водкин, Стопкин и Огурцов в двадцать втором цехе. Так белорусские фамилии еще и склоняются! Эллочка представила себе будущий материал: «По словам главного специалиста Поносенка, этот заказ...» Пупкин, впрочем, лишенный чувства юмора и исполненный профессионализма, уже встал в стойку. «Фас!» – скомандовала Эллочка, и он начал щелкать.

Фотографии эти взмыленный Пупкин принес ей только под вечер.

На фотографиях лица Поносенка и Поползенка отражали понимание всей важности момента. У начальника отдела внешнеэкономических связей Белоножко и главного «химика» Малькова были туповато-солидные рожи. На столе красовался весь ассортимент соседнего ликеро-водочного завода.

Почуяв это, позвонил протрезвевший к вечеру Белоножко:

– Элла Геннадьевна, м-м... – он явно смущался. – Могу я увидеть сегодняшние фотографии с заказчиками?..

Эллочка сухо сказала в трубку:

– Завтра я положу вам их в буфер в электронном виде. Всего хорошего.

Эллочка начинала чувствовать свою силу.

Эллочка добилась уважения начальства.

Эллочка купила себе дорогую ручку с золотым пером. Эллочка видела редактором себя, себя, родную, себя, любимую, в новом суперсовременном кресле, как у Драгуновой, командующую двумя корреспондентами и фотографом.

И только Козловцев был бельмом на глазу новой Эллочкиной жизни, ложкой дегтя в ее личной огромной бочке меда. Эллочка сумела адаптироваться к его ругани, упрекам, но от этого редактор начал злиться еще больше. Уже через месяц совместной работы ему удалось спихнуть на бедную Эллочку свои прямые обязанности, он заставлял ее одну писать целый номер – все четыре полосы. Под предлогом «в типографию» он постоянно отлучался куда-то по своим личным делам, в остальное же время шпионил за Эллочкой. Он проверял, куда Эллочка пошла, выяснял у начальников цехов, как долго она была на производстве, звонил людям, с которыми у Эллочки была назначена встреча, там ли она...

Эллочка сидела и тупо смотрела в монитор на раскрасневшиеся физиономии американских белорусов. Понятно, что в таком виде фотографии в номер пойти не могли. Эллочка открыла «Фотошоп» и лениво замазала водочные бутылки на столе, залепила их папками с предыдущих фотографий. Потом сделала копию, вставила в нее букет ромашек из Маринкиного фотоальбома и, хихикая, отослала Белоножко.

А Козловцев безжалостно наступал на горло Эллочкиной песне. И еще он ненавидел Маринку. Все Эллочкино время, Эллочкины таланты, Эллочкины наряды принадлежали только Козловцеву. Видя кругом приятных молодых людей без обручальных колец, она была вынуждена львиную долю своего времени проводить с человеком, который методично доказывал ей ее несостоятельность. Эллочка осатанела.

– Прошу, – широким жестом профсоюзный лидер открыл перед Эллочкой заднюю дверцу служебной «Волги».