Тетрада Фалло

Нас всех усадили на почетные места, на одной стороне стола с хозяином. И сразу налили в большие фужеры по «штрафной». Обычай этот, идущий, оказывается, еще от основателя города царя Петра, объяснил мне Платон. Пришлось мне подчиниться местному обычаю. Пока я пил, все восторженно мычали и потом разразились аплодисментами. После этого сразу стало тепло и хорошо. Я с удовольствием увидел за столом много знакомых лиц: опытную хирургическую сестру Маргариту (сейчас она была в декольте, открывающем пышный бюст), главного бюрократа Борина — здесь он был в пестром пуловере, шелковом шейном платке, весел и беззаботен (потом выяснилось, что он неплохо поет). Было много специалистов, с которыми я уже сотрудничал в клинике, там они были серьезны, сосредоточенны, но оказались веселыми, добрыми людьми.

Стол был заставлен многочисленными хрустальными графинами с выпивкой разных цветов. Я угадывал — Марина переводила. Если я говорил правильно, все аплодировали: клюква (аплодисменты)... грейпфрут? Общий хохот. Не угадал?

— Американская помощь! — Платон указал на графины.

Я не понял.

Платон пошел на кухню и принес пластиковые баллоны с большими буквами «Рояль». К моему удивлению, на баллоне было написано, что спирт этот произведен в США. Как же он здесь оказался? Платон сказал мне, что после введения в России Горбачевым сухого закона все русские сделались роялистами.

Воспользовавшись случаем, я поднял тост — Марина, тоже развеселившаяся, раскрасневшаяся, переводила. Я сказал, что я благодарен аудитории за то, что расширил здесь свои знания об Америке. Раньше мне казалось, что уж о выпивке в Америке я знаю все (хохот, аплодисменты), но оказалось, что нет. Тут я столкнулся еще и вот с этим замечательным изделием моей великой страны. За сотрудничество наших стран во всех сферах! Я имел успех.

Общение становилось все более тесным и плотным. При этом, я заметил, никто не был сильно пьян, все говорили четко и по делу, хотя и несколько возбужденно. Я был счастлив: я находился среди хороших людей и настоящих профессионалов.

Гришко, обняв меня своей могучей лапой, говорил, что вообще-то русская хирургия лучше американской...

Что так было в прошлом веке, я и сам знал.

...и что сейчас немного пройдет ахинея... то есть абсурд, и они снова будут делать уникальные операции. Гришко сказал мне, что он сейчас разрабатывает операцию на сердце без остановки его!

Это требует, конечно, уникального мастерства, сказал я, и вряд ли будет внедрено в широкое применение, а в Америке стремятся все операции сделать стандартными, распространенными. «Ничего, — Гришко жахнул меня своей лапищей, — мы свою тоже распространим».

Я огляделся и увидел, что все общаются так же увлеченно и горячо.

Потом высокая и полная жена Платона принесла пельмени в большой миске, и все накинулись на них и ели их очень много. Я старался не отставать. Разговор, однако, не утихал, хотя перешел, как я заметил, на бытовые темы. «А ты!..», «А я!..» — звучало со всех сторон.

Платон снова облапил меня, глянул на раскрасневшуюся, красивую Марину, которая несла вместе с его женой новые миски с пельменями, и шепнул мне примерно следующее:

— А хорошую спутницу... прикрепили к тебе!

Я слегка отстранился, глянул на него. Видимо, слова его следовало понимать в том смысле, что красивая Марина прикреплена ко мне органами для слежки за мной. Я и сам, признаться, думал об этом. Но сейчас, в обстановке радушия и веселья, это уже не казалось мне чем-то ужасным. Я посмотрел на Платона, потом засмеялся и махнул рукой. Мы оба с ним понимали эту ситуацию примерно одинаково. Мол, прикрепили, ну и пусть! Куда же от этого денешься? Ладно, что хоть хорошенькую!

Платон подмигнул мне, и мы выпили. Я повернулся к Марине. Она была сейчас такая близкая! Но... американский спирт, наше тайное оружие, действовал сильно. Мне вдруг начинало казаться, что я забываю, кто я... Я воображал себя бесстрашным Джеймсом Бондом, играющим в тонкую игру с русской разведчицей. Чарам ее противостоять трудно, но на то и Джеймс Бонд. «Из России с любовью!» Мои сыновья-балбесы обожали этот фильм — и сейчас я вдруг в нем оказался. Потом были танцы, я прижимал, пожалуй, ее слишком уверенно, как агент 007. И чувствовал, как дрожит ее спина. Марина смущенно пыталась высвободиться из моих стальных объятий.

На следующий день, когда я встретил ее в коридоре клиники, мне стало неловко за мое вчерашнее поведение. Я изобразил опьянение — схватился за голову, закатил глаза, зашатался. Марина засмеялась.