Тетрадь в косую линейку

Я знаю, что моя мама любит меня. Я её тоже люблю. Но не умеем мы с ней обе выражать свою любовь так, чтобы это нравилось другому. Она обижается. Я тоже. В итоге тот формат общения, что мы нашли, наверное, единственный возможный для нас обеих: минимизировать общение и изредка по телефону узнавать о здоровье друг друга. Однако это не исключает того, что в экстренной ситуации и она, и я придём на помощь друг другу, причём не задумываясь. Правда, обратимся мы за этой помощью обе, лишь когда край будет и больше её будет ждать неоткуда. Я вот не смогла попросить денег у неё, проще было машину продать. А ведь она бы сразу дала. Правда потом бы съела чайной ложкой весь мозг и обратно деньги брать бы не стала. Поэтому для меня это не вариант был, точно.

***

Весь следующий день я провела у Димки в больнице, а потом поехала к маме. Вернее сначала заехала в дорогой магазин, накупила деликатесов и тортик, а потом направилась к ней.

– Вот что ты опять накупила? Не ем я такое, – поморщилась мама, увидев меня с сумками.

– Веру Борисовну завтра пригласи. Она съест, – иронично хмыкнула я.

– Вот ещё чего. Мне только не хватало на твои деньги подруг кормить. Обратно всё заберёшь. Ты всё это любишь, потихоньку съешь.

– Я всё купила в двойном размере, пропадёт, – я начала разгружать сумки, складывая всё сразу в холодильник.

– Не распихивай! Всё равно не возьму.

– Почему? Считаешь, что этим я от тебя откупаюсь? Но даже если так, ты ведь меня любишь? Разреши мне это, ради твоей любви. Ты ведь знаешь, что это меня порадует? Вот порадуй, пожалуйста, меня. Я ведь нечасто приезжаю. Хоть иногда могу тебя побаловать и порадоваться, что смогла это сделать?

– Ладно. Но больше ничего не вози мне, я не голодаю, – мама сменила гнев на милость.

– Вот и прекрасно. Спасибо. А теперь пошли чай пить. Торт свежайший.

– А ты покушать не хочешь? У меня борщ.

– Не откажусь. Обожаю твой борщ.

Я знала, чем умилостивить маму. Надо у неё поесть. Когда я у неё ем, то, что она приготовила, она ощущает себя нужной, востребованной и крайне необходимой мне. Если не удаётся контролировать и руководить моей жизнью, хоть накормить.

Доев огромную тарелку борща и понимая, что чай с тортом в меня уже не влезет, я не дожидаясь чая, внимательно посмотрела на сидящую напротив меня маму, и тихо проговорила:

– Мне надо рассказать тебе одну новость. Ты ей, конечно, не обрадуешься, но это моя жизнь, и я имею право на свои собственные ошибки.

– Ты беременна? – в глазах мамы появилась несказанная радость, и она быстро запричитала: – Алиночка, это ничего, что без замужества. Вырастим, всё хорошо будет. Я сидеть с малышом буду, а ты работать. Как хорошо, что я в силе ещё. Справимся, не волнуйся. Тебе сейчас волноваться никак нельзя. А он знает, или ты как всегда молчком?

– Мам, я не беременна, – помотала я головой.

– Тогда что? – мама испуганно осеклась. – Заболела? Что-то серьёзное? У меня со вчерашнего дня прям сердце не на месте было. Так и думала, что неспроста ты приехать решила.

– Значит так, – набрав побольше воздуха в грудь, как перед прыжком, я решительно выдохнула: – со мной всё хорошо, и я полностью здорова, но ты должна знать, что я без твоего одобрения и благословения расписалась с тем, кого ты точно не одобришь. Он инвалид, и инвалидом останется на всю жизнь. Расписали нас в реанимации, он был на грани между жизнью и смертью, мам. Мне было не до твоего благословения. Прости. Сейчас ему лучше, завтра я забираю его из больницы. Всё. Сказала. Теперь ругайся.

– Кто он?

– Молодой парень, бывший полицейский, сейчас безработный. Без квартиры, без машины, без доходов. Но честный, принципиальный, заслонивший собой заложников и вступивший в схватку с грабителями.

– Почему ты? Ты понимаешь, что такое ухаживать за инвалидом? И почему он безработный? Если он полицейский, ему пенсию по ранению дать должны. Вообще откуда он взялся?

Я потихоньку начала отвечать на вопросы, и чем больше отвечала, тем больше распалялась мама.

– Да он вцепился в тебя только от безысходности. Ему не ты, а квартира твоя нужна, деньги и сиделка, в качестве которой будешь ты, или которую ты будешь оплачивать. Подожди, он потом из своей деревни к тебе всю свою родню ещё привезёт. Ты ведь девочка добрая, всем помогаешь, всем всё раздать готова. Ты только о родной матери позаботиться не желаешь, а чужим-то, да, всё что угодно, последнюю рубашку снимешь. Ты ведь понимаешь, что никакой любви у него к тебе нет, какая может быть любовь-то с такой разницей? Поэтому и не знакомила меня с ним.

Ну и дальше всё в таком же духе. Мои возражения не слушались. Мама кричала, потом плакала, хваталась за сердце, я капала ей сердечные капли, предлагала вызвать «скорую». Она отказывалась и рыдала вновь.

Под конец я не выдержала и пошла одеваться, сообщив ей, что дело сделано, и ничего она не изменит. Она, рыдая, стала выгружать мои продукты из холодильника и пихать мне в руки, говоря, что мне есть кого теперь кормить, за кем ухаживать и обслуживать, а она помрёт и наконец освободит меня от тяжкого бремени.