Когда я ухожу из человека, мне кажется, что он кончается, перестает быть. Так о Z, напр. Кто-то рассказывает. «В 1918 г., когда я встретился с Z…» Первая мысль: — Неужели?.. (Т. е. неужели он, Z, есть, продолжает быть…) — Это не самомнение, я знаю, что я в жизни людей — ничто, это глубокое, невинное изумление, за которым — пусть я в жизни городов и людей — ничто — очевидно нечто — есть.
(Перекличка с С. М. В. об Але — той же весной 1923 г. в Чехии: «Ничего удивительного. Сначала она думала, что всё внутри, а теперь начинает открывать, что есть что-то и <пропуск одного слова>. Просто — открывает внешний мир». Я: — Факт существования чего-то во-вне.)
Кончается, перестает быть. Здесь нужно различать два случая. Сильно обжитые (оживленные? выжатые?) мною люди и города пропадают безвозвратно: как проваливаются. Не гулкие Китежи, а глухие Геркуланумы.
Те же, лишь беглым игрищем мне служившие (в которых я, в людях и в городах, только проездом, где <сверху: в которых> не жила, через которые только прошла) — застывают. На том самом месте. На том самом жесте. Как в стереоскопе.
Когда я слышу о первых, я удивляюсь: неужели стоит? Когда я слышу о вторых, я удивляюсь: неужели растет? (дальше).
Повторяю, это не самомнение, это глубокое, невинное, подчас радостное изумление.
Слушаю, расспрашиваю, участвую, сочувствую и — втайне: Не Фрейбург. Не тот Фрейбург. Личина Фрейбурга. Обман. Подмена.
Если часто уезжать, можно обезлюдить (обезгородить) всю Европу!
14-ти лет я была убеждена, что это мои глаза зажигают по Москве фонари.
Это достоинство у меня есть: безвозвратность.
Эвридикины асфодели.
Веймар и май.
Продвигающаяся по пашням.
Для тех, откричавших последние крики,
Свидания ножик востер.
Не надо Орфею сходить к Эвридике
И братьям тревожить сестер.
Небо — тридевять земель.
Аля: Сумасшедший священник (?) оплакивающий каждую секунду. (NB! связь утеряна. 1932 г.)
Диалог о домике.
За этот — пожизненный ад
Как зуб к десне,
Как дуб к сосне…
«Не нашел своего лица…» У поэта должно быть не лицо, а голос.
май 1923 г.
— Это так преломляется в Ваших глазах! (Люди обо мне и мире.) — Нет, не прелом — ляется: выпрям — ляется!
Я (о своих Земных Приметах, к<отор>ые тогда переписывала)
— Будь я критиком, т. е. имей я возможность говорить о своих вещах вслух, я бы о своих Земных Приметах сказала: — Поразительная легкость в мыслях!
Переписка с С. на Штейнере (доклад, поскольку ныне помню, о детях дошкольного возраста, предназначенный, поскольку помню, для рабочих [238]).
Я: — 1) Как в церкви! — 2) Посрамляет естественные науки. — 3) Скоро уйдем. 4) Совсем не постарел с 1909 г.
С.: Лев [239] распластан ибо полагает, что этот Ersatz [240] Льва его посрамляет сплошными grossartig’ами [241].
Я: — Терпи. Накормлю яичницей. Бедный Лев! Ты — настоящий.
С.: Бюллетень о состоянии Льва:
Успокоился. Обнаружил трех львов на стене. К псевдо-Льву свое отношение определил: «Злая Сила!»
Я: Жалею Льва. Этот похож на Чтеца-Декламатора.
С.: Для меня — на незнакомом языке!
Я: Он обращается исключительно к дамам. 2) Простая элементарная пропаганда антропософии. 3) Будет ли перерыв?
С.: — Сам жду. Вдруг — нет? Вдруг до утра? А?
Лев
Я: Если Шт<ейнер> не чувствует, что я (<пропуск одного слова>) в зале — он не ясновидящий.
Запишу, что помню. Во-первых, вовсе не помнила, что Штейнера, раньше, уже видела. (Иначе откуда бы: совсем не постарел с 1909 г. Очевидно в отрочестве, в Москве.) Доклад был скучный. Но сначала о докладчике. За кафедрой — юноша. Движения птицы. Главное действующее лицо: перекатывающееся адамово яблоко, как у мучеников. Молодой протестантский проповедник. Никакого пробела на груди, сплошь черен, застегнут наглухо, только у самого горла узкая кайма воротника. Молодой Бодлэр. «Sehr geehrte Herrn und Damen… Herrn und Damen… Herrn und Damen… Zahnwechsel… Herrn und… Zahnwechsel… Damen… Damen… Zahnwechsel…» [242] crescendo и из presto — prestissimo [243] — как обратный (снизу вверх) водопад, вот-вот сейчас имеющий оторвать ему голову.
— «Bis 7 Jahre ist ein Kind nur ein grosses Auge» [244].
Больше ничего не помню.
Чувство явного несоответствия голоса и говоримого, голосового (и душевного) размаха — и смысловой <пропуск одного слова>. Не сказал ничего нового, ничего примечательного, ничего своего, но сказал — голосом, шеей, адамовым яблоком — так, что до сих пор помню, верней — вижу.