Тетя Жанна

Анри, к счастью, не показывался. Он ждал в темноте малой гостиной, а его сестра не подозревала, что он там и все слышит.

— Ты не поможешь нам, Дезире?

— А что нужно сделать?

— Поднять этот сундук на второй этаж.

Жанна шла по пятам за своей подругой, чтобы не дать ей предаваться размышлениям.

— Занесем его в комнату.

— А на площадке ему что, плохо?

— Да.

Нужно было, чтобы Мад обязательно сегодня же вечером разгрузила сундук, и тетка стала ей помогать, стараясь не выглядеть заинтересованной его содержимым.

— Мы с Дезире поднимем пустой сундук на третий этаж. Он не тяжелый.

Ты можешь закрыть свою дверь; Спокойной ночи, Мад.

Та, стоя лицом к стене, ответила чуть слышно после минутного молчания:

— Спокойной ночи.

Вот теперь все.

А этим утром Мад еще не спускалась. Ей трудно было спуститься. Она, должно быть, не раз прислушивалась у двери ко всем хождениям в доме. Ей, конечно, хотелось есть. Мать была внизу. Где ее брат, она не знала. А знала ли она, что тетка не выходила из комнаты?

Вероятно, она слышала голос доктора Бернара, шаги Дезире по лестнице.

Около десяти часов вдруг скрипнули перила, а потом затрещала ступенька лестницы; кто-то остановился на полдороге.

Затем, как показалось бы многим, воцарилась тишина, но Жанна так напряженно вслушивалась, что до нее доносилось даже тиканье часов в одной из комнат второго этажа.

Она расправила простыню, провела обеими руками по затылку, приглаживая свои бесцветные волосы, глубоко вздохнула, улыбнулась и наконец произнесла:

— Заходи.

Стоящей в коридоре Мад не оставалось ничего, кроме Как сделать шаг вперед.

Глава 7

— Садись.

Она указала ей на стул, который совсем недавно занимал доктор Бернар, но нерешительность племянницы — едва ощутимая, словно излучение, улавливаемое лишь некоторыми сверхчувствительными приборами, — заставила Жанну добавить:

— Но сначала будь добра, опусти шторы, ладно? Думаю, от яркого света у меня заболят глаза.

Это было неправдой, но Жанна знала, что Мадлен вошла в ее комнату чуть ли не как в исповедальню, и девушку лучше отделить от освещенного солнцем города. Мад снова надела черное платье; от нее пахло свежевымытым телом, ее опрятность сразу обращала на себя внимание, волосы были приглажены с особой тщательностью. Она почти не воспользовалась пудрой и совсем не накрасила губы.

Она казалась совсем юной, прямо-таки пансионеркой, если бы не округлившиеся бедра и живот, которые делали ее зрелой женщиной.

— Садись, — повторила Жанна, поскольку девушка продолжала стоять, держа руку на спинке стула.

Они молчали, но уже иначе, чем вчера вечером. На этот раз, можно сказать, они погрузились во взаимное созерцание, значительное и целомудренное, Мадлен не смотрела в глаза тетке, а остановила свой взгляд на ее руке — опухшей, посиневшей, лежащей поверх простыни; Жанна видела, как хлопают длинные ресницы девушки, и понимала, что та в конце концов вздернет подбородок, но до этого момента говорить ничего не следовало.

И действительно, племянница подняла лицо — без улыбки, без вызова, лишь с выражением усталости.

— Что вы думаете обо мне? — спросила она голосом, который только усилием воли заставила не дрожать.

— Я думаю, Мад, что в эту минуту передо мной маленькая девочка, которая отдала бы все на свете, чтобы ощутить себя чистой.

Глаза Мад округлились и наполнились влагой.

— Как вы это узнали? — едва успела она пролепетать, прежде чем рухнуть на руку своей тетки и разразиться плачем.

Время ответов еще не наступило. Да и нечего было ответить сразу; обильные горячие слезы, текущие в три ручья, были слишком драгоценными, чтобы их останавливать. Мад не отрывала лица от старой опухшей руки, сотрясения рыдающего тела передавались кровати, а Жанна свободной рукой задумчиво перебирала мягкие каштановые волосы девушки.

— По… чему… — начала было Мад, страдая от икоты, — по… чему…

Она непроизвольно улыбнулась тому, что не может нормально произносить слова, снова заплакала, но ее лицо, залитое слезами, уже было просветленным.

Понемногу она восстанавливала дыхание, но еще мучилась икотой, мешавшей говорить.

— Как глупо! Я никогда ни перед кем так не плакала.

Можно сказать, что она, глядя на свою тетку с заплывшим левым глазом, задавалась тем же или почти тем же вопросом, что и доктор Бернар. Другие тоже задавали себе этот вопрос — Луиза, Анри, даже месье Сальнав, — каждый по-своему, и все, вплоть до Дезире, были заинтригованы и поставлены в тупик.

Но старую женщину этот вопрос смешил, смешил даже больше, чем вопрос племянницы, в ответ на который она грустно и чуть таинственно улыбалась.

Мад не могла разгадать эту улыбку. Она была еще в том возрасте, когда все окружающее воспринимается лишь в преломлении к собственной персоне.

— Почему вы поверили в меня?

— Да потому, что я знала — ты не разочаруешь меня.

— Впервые в меня кто-то поверил. Мне всегда не доверяли. Я была еще маленькой девочкой, а мать мне постоянно говорила: «Спорю, что ты врешь!» И папа, когда у меня возникало желание приласкаться к нему, спрашивал с усмешкой: «Чего ты хочешь? Что тебе нужно? «