Тесные врата

— Я думаю, наоборот, она может сблизить… да, сблизить то, что при жизни было разъединено.

Все это вошло в нас так глубоко, что я до сих пор отлично помню даже интонацию, с которой те слова были сказаны. Вот только смысл их во всей полноте стал мне понятен лишь много позднее.

Лето ускользало. Почти все поля уже опустели, так что становилось как-то неожиданно далеко видно. Вечером накануне моего отъезда, нет, даже за день до него, мы прогуливались с Жюльеттой в леске за нижним садом.

— Что это такое ты читал вчера Алисе? — спросила она меня.

— Когда именно?

— Когда вы остались на скамейке у карьера, а мы ушли вперед…

— А… кажется, что-то из Бодлера…

— А что? Ты не мог бы мне почитать?

— Мы погружаемся во тьму, в оцепененье…[1] — начал я неохотно, однако она тут же подхватила каким-то изменившимся, дрожащим голосом:

— О лето жаркое, недолог праздник твой!

— Как! Ты это знаешь? — воскликнул я в изумлении. — А мне казалось, что ты вообще не любишь стихов…

— Отчего же? Просто ты никогда не читал их мне, — ответила она и засмеялась, впрочем, слегка натянуто. — Временами, я замечаю, ты принимаешь меня совсем за дурочку.

— Можно быть очень умным человеком и при этом не любить стихи. Я никогда не слышал, чтобы ты их сама читала или просила меня почить.

— Я не могу соперничать с Алисой… — Она на мгновение замолчала и вдруг, словно спохватившись: — Так ты уезжаешь послезавтра?

— Что делать…

— А чем ты будешь заниматься зимой?

— Буду учиться на первом курсе Эколь Нормаль.

— А когда же ты собираешься жениться на Алисе?

— Не раньше, чем отслужу в армии. Даже, пожалуй, не раньше, чем станет более или менее ясно, что я буду делать в дальнейшем.

— А разве ты еще не решил?

— Я пока и не хотел бы решать. Слишком многое меня влечет. Я постоянно откладываю тот момент, когда нужно будет сделать выбор и заняться чем-то одним.

— А помолвку ты тоже откладываешь из-за того, что боишься определенности?

Я молча пожал плечами, однако она продолжала настаивать:

— Так чего же вы ждете? Почему не обручитесь уже сейчас?

— А зачем нам обручаться? Разве нам недостаточно знать, что мы принадлежим и будем принадлежать друг другу, не оповещая об этом всех вокруг? Если я посвящаю ей свою жизнь, неужели ты думаешь, что моя любовь станет крепче от каких-то обещаний? Я считаю, наоборот, всякие клятвы оскорбляют любовь… Помолвка мне была нужна лишь в том случае, если бы я не доверял ей.

— В ней-то я ни капельки не сомневаюсь…

Мы медленно шли по саду и были как раз в том месте, где я когда-то невольно подслушал разговор Алисы с ее отцом. Внезапно я подумал, что Алиса — а она тоже вышла в сад, я видел — сейчас сидит на скамейке возле развилки аллей и вполне может нас услышать; я сразу же ухватился за возможность объяснить ей таким образом то, чего не смел сказать прямо; в восторге от своей выдумки, я стал говорить громче.

— О! — воскликнул я с несколько чрезмерной для моего возраста напыщенностью; поглощенный своими излияниями, я не улавливал в репликах Жюльетты того, что она намеренно не договаривала. — О! Если бы люди могли, вглядевшись в душу любимого человека, увидеть там, словно в зеркале, свой собственный образ! Читать в другом, как в самом себе, и даже лучше, чем в себе! Какой безмятежной была бы тогда нежность! Какой чистой была бы любовь!..

Волнение Жюльетты при этих словах я самодовольно отнес на счет моего ходульного лиризма. Она вдруг припала к моему плечу.

— Жером, милый! Я так хотела бы верить, что она будет счастлива с тобой! Если же ты принесешь ей страдания, мне кажется, я возненавижу тебя.

— Ах, Жюльетта! — воскликнул я, обняв ее и глядя ей в глаза. — Я сам возненавидел бы себя за это. Как тебе объяснить… Ведь я не определяюсь в своей карьере именно потому, что хочу по-настоящему начать жизнь только с ней вместе! И я не думаю ни о каком будущем, пока она не со мной! Да и не собираюсь я никем становиться без нее…

— А что она отвечает, когда ты ей говоришь об этом?

— Да в том-то и дело, что я никогда с ней об этом не говорил! Ни разу! Вот еще одна причина, почему мы до сих пор не помолвлены. Мы даже никогда не заговаривали ни о свадьбе, ни о том, что будем делать дальше. Ах, Жюльетта! Жизнь вместе с ней кажется мне настолько прекрасной, что я не смею, понимаешь, не смею ей об этом говорить.

— Ты хочешь, чтобы счастье для нее было внезапным.

— Да нет же, вовсе нет! Просто я боюсь… испугать ее, понимаешь?.. Я боюсь, как бы это огромное счастье, которое мне уже видится, не внушило ей страха!.. Однажды я спросил, не хочется ли ей отправиться в путешествие. Она ответила, что не хочется, ей вполне достаточно знать, что та или иная страна существует, что там хорошо и что другие могут спокойно отправиться туда…

— Жером, а ты сам хочешь путешествовать?

— По всему свету! Мне и жизнь представляется как долгое-долгое путешествие — вместе с ней — по разным книгам, странам, людям… Вдумывалась ли ты когда-нибудь, что означают такие слова, как, например, «поднять якорь»?

— Да, я часто об этом думаю, — прошептала она.