Террористы

Аппараты, вообще-то, потрясли Каляева. И не только тем, что позволяли перемещаться. Если надо, ты становился невидимым. Они давали связь на далекое расстояние лучше радио. Они могли изменить любое существо на молекулярном уровне. То есть, кота превратить в собаку, собаку в лошадь или человека в птицу. Они могли воскресить, загрузить мозг знаниями или стереть из него информацию.

Это были чудо-приборы.

Каляев быстро научился, как с ними обращаться и получил несколько штук для членов еще не созданного отряда.

Только зачем для обновления России ехать в другой век? Не легче ли исправить ошибки здесь и сейчас? Разоблачить провокаторов, нанести точные удары по самодержавию. Ведь главное – свергнуть монархию, которая тяжким грузом висит на стране, вопреки прогрессу.

Террористом двигала жажда мести.

Насмотревшись, как расправляются с другими бомбистами, пережив ожидание казни, Каляев желал теперь одного – превратить Боевую организацию в мощный, невидимый, неуязвимый иезуитский орден. И кромсать, резать, душить, рвать на части царских сановников.

Македонские мечты о тотальном, всеочищающем терроре, который вызовет революцию, теперь казались как никогда реальными.

Но Максим поставил вопрос ребром: либо Иван Платонович отказывается от попыток изменить равновесие 1905 года, либо пусть возвращается в Шлиссельбург. Там его всегда ждут.

Обратно в крепость Каляеву не хотелось.

– Я вытащил вас из петли не для дискуссий о судьбах России, – жестко говорил Максим. – И место, куда вы отправитесь, вас не обрадует. Даже крупно огорчит. Там общество зашло в тупик, и нужно сменить власть. Вы умны, образованы, смелы. Вы владеете многими формами политической борьбы. Придется изменять ситуацию умно и тонко, и не одной только силой.

Каляев не понимал, откуда Максиму известно про будущее, но дальше спорить он не посмел. Ландо рассуждал грамотно и жестко, и логика его понемногу успокоила эсера.

Когда же Ландо сделал предложение по кандидатам в члены отряда, Иван Платонович не мог скрыть радости. В будущее отправятся те, на кого он мог положиться. Только с Богровым Каляев не был знаком.

– Кто таков этот Дмитрий? В партийных списках не числится. Меньшевик? Кадет?

– Скорее всего, провокатор, – говорил Ландо, – еврейской национальности, на охранку работал, но убил Столыпина.

– Самого гофмейстера Двора? – поразился Каляев. – Один? Не может быть! Когда же?

– Извините, через шесть лет после вашей казни.

С Каляевым в будущее отправлялся также полковник Зубатов из жандармерии. Как посредник. Он легко ладит как с высоким начальством, так и с пролетариатом.

Каляеву стало противно из-за жандарма, но он промолчал.

– А Борис? – спохватился он затем. – Почему вы не привлекаете Савинкова? Это гений террора!

– Не могу, – ответил Ландо. – Это не его игра.

Да кто же он, наконец, такой, этот Максим Ландо, в который раз задавался вопросами Каляев. Колдун, волшебник, пророк? Делает вид, что изобрел синхронизатор. Но разве нынче можно сделать такой прибор? Решил изменить мир. Но кто дал ему право?

Часы с купидонами на стене ресторана пробили четыре часа утра.

Глава 7. СЛУЧАИ И СЛУЧАЙНОСТИ

Германская Империя, предместье Мюнхена, 1910 год, апрель

Когда не спалось, Максим читал.

Отложенные книжки валялись под кроватью, на полу. Нечитаные – под лампою зеленого стекла, рядом с настойками алоэ и мяты, оставшихся после Тани.

Когда текст его радовал, штабс-капитан вскакивал, метался по комнате, восклицая междометиями. После чего срезал цветы и украшал любимицу в награду. Если же книга сердила его, – сборник глупых статей или, что бывало чаще, негодные стихи, Ландо в ярости зашвыривал ее куда-нибудь под шкаф и наказывал, бормоча:

– Недостойна, недостойна!

Но через пару месяцев прощал: протирал от пыли и хоронил на дне сундука, чтобы больше не попадалась.

Правда, вкусы Максима могли вызвать ощущение бессистемности хозяина, и даже его некоторой чудаковатости.

За трехтомным справочником по лекарственным травам и медицинской энциклопедией, выстроились в недружный ряд золоченые томики о великих первооткрывателях, о технике литья из бронзы в эпоху нижнего палеолита, сочинения Лаврова и Михайловского, мемуары Сен-Симона и воспоминания якобинцев.

Далее громоздились учебники по математике, физике и аэродинамике, неполный Достоевский, новейшая история Германии и труды Ключевского. Нострадамус на латыни соседствовал с поваренной книгой Дюма старшего, утыканной закладками. Сверху Ландо умудрился разместить также альбомы Питера Брейгеля старшего и Дюрера, исследования по архитектуре. И толстенный арабо-немецкий словарь, который то и дело падал на него, – собирался отнести букинистам, да все не нес.

Засыпая же, Максим видел себя в тех местах, о которых только что прочел.