Террористка Иванова

Одев мальчика, Полина достала с антресолей в прихожей большую спортивную сумку и стала складывать туда вещи Витьки — маечки, трусики, штанишки, курточки. Копаясь в шкафу, он вдруг достала револьвер, бегло осмотрела его и сунула в карман летнего пальто, которое было на ней.

— Это папин? — вдруг спросил Витька.

— Папин… — вздрогнула Полина — она думала, что Витька не заметил револьвер.

— А зачем ты его с собой берешь?

— С чего ты взял? Я его просто в карман сунула, потом обратно положу.

— Дай посмотреть…

— Это взрослое оружие — нельзя, — строго ответила Полина, застегивая молнию на сумке. Разогнулась, посмотрела на Витьку с улыбкой: — Ну что, поехали?

— Сейчас сделаю тебе молоко с медом, — говорил Иван Витальевич и хлопотал у стола, двигая к Витьке большую вазу с грушами и крыжовником. — Вот, рубай пока… крыжовник такой сладкий уродился. Помнишь, в прошлом году он совсем несладкий был? Потому что лето холодное было. А теперь как мед сладкий… ты попробуй, попробуй, Витя.

— Витька одной рукой брал ягоды и ел, причмокивая.

— Ну что, сладкий?

— Да, очень, — улыбнулся Витька.

— Иван Витальевич, ну я поехала, пора мне, — погасив окурок в пепельнице, сказала Полина.

— Куришь ты, Полина, как сапожник, — поморщился Иван Витальевич, разгоняя рукой дым. — После тебя сутки выветривать нужно.

— Вот и выветривайте, — засмеялась Полина. — А я поехала.

— И когда ты нас навестишь?

— Договорились же — через неделю. Если что… — Она замялась. — Не волнуйтесь, я обязательно позвоню…

— Что значит позвонишь? — с тревогой посмотрел на нее дед. — Через неделю приезжай, и все.

— Хорошо, хорошо… — Полина поцеловала Витьку и пошла из кухни.

— Что ты задумала, Полина? — Тревога Ивана Витальевича росла.

— Да ничего я не задумала, — улыбнулась Полина. — Не скучайте тут без меня.

Витька сосредоточенно ел крыжовник и только мельком глянул вслед уходящей матери. Иван Витальевич сел напротив и с тревогой смотрел на мальчика, потом встал и ушел на кухню.

Вдруг с крыльца послышались частые шаги, и в кухню влетела Полина. Лицо растерянное, глаза — огромные, полные страха. Она бросилась к Витьке, порывисто обняла его, несколько раз поцеловала в глаза и щеки, потом сунула ему в карман курточки записку и тихо, быстро проговорила:

— Прочитай потом, Витенька… Ты только не сердись на меня, сыночек. Ты все поймешь и простишь меня! Только не сердись!

И быстро вышла. Витька смотрел ей вслед, ничего не понимая.

— Мама не говорила, куда собралась? — войдя в комнату, спросил дед.

— Нет… — покачал головой мальчик, продолжая есть крыжовник.

— А чего это она так с тобой прощалась?

— Она последнее время все время так. Плачет все время, а потом говорит: «Ты не будешь на меня сердиться?»

— А почему ты должен на нее сердиться?

— Не знаю… Мы часто на могилку папы ездим… почти каждый день…

— И поэтому ты должен на нее сердиться? Чушь! А что она тебе в карман сунула? Записку какую-то?

— Не знаю, деда, еще не прочел.

— Ну так возьми и прочитай. Может, там что-нибудь важное.

Витька достал из кармана записку и прочел вслух:

— «Любимый сыночек, дружок. Привыкай жить один. Дедушка поможет. Целую, мама».

— Она с ума сошла! — всплеснул руками Иван Витальевич. — Что она надумала? Она тебе ничего не говорила?

— А что она должна была мне говорить? — не понял Витька.

— Почему ты должен привыкать жить один? Что значит — дедушка поможет?

— Она сказала, что я поживу у тебя… что ты очень хотел, чтобы я пожил у тебя. Что тебе одному плохо…

— Ну да, хотел, конечно, — растерялся Иван Витальевич. — Плохо мне одному? Ну конечно, плохо… но сколько ты будешь у меня жить, она не говорила?

— Она сказала, что обязательно позвонит…

— Черт бы ее побрал! — хлопнул себя по бокам Иван Витальевич. — Что же все-таки она задумала?

Питомник занимал довольно большое пространство, не меньше гектара. Длинные ряды загонов с решетчатыми дверцами. В каждом загоне — рослые, мощные псы, кобели и сучки, — кавказцы, стаффордширские терьеры, питбули и итальянские мастино. Каждый экземпляр по-своему страшен, могуч, и беспощадная ярость светится в их глазах.

А в большом загоне с невысокой оградой дрались два молодых стаффордшира, оба темно-рыжие, с белыми пятнами на груди и в белых «носках». Морды у псов были уже окровавлены и раны виднелись на шеях, и вот теперь они сцепились намертво, впившись клыками в глотки друг другу, хрипели, пуская кровавую пену.

За схваткой собак наблюдали несколько человек — Муравьев, двое служащих питомника и солидного вида господин в кашемировом пальто, в вырезе которого видна розовая рубашка с модным широким цветным галстуком.

— Может, достаточно? — осторожно спросил один из служащих Муравьева. — Покалечатся собаки…

— Ничего, ничего… они настоящие бойцы, — улыбаясь, ответил Муравьев. Ему кровавая схватка явно доставляла удовольствие. — Смотрите, Константин Викторович, это же бесстрашная машина для убийства. С таким псом сам черт не страшен.

— А я все же склоняюсь взять кавказца, — ответил Константин Викторович. — Они милые… на медведей похожи.