Террорист

— Это аварийный выключатель. Передвинул направо — щелк — приспособление заряжено. Затем нажимаешь на кнопку и держишь ее в таком положении — буум. Сзади находится четыре кило нитрата аммония. В два раза больше того, что было у Маквея. Столько необходимо, чтобы разломать стальную обшивку туннеля. — Его руки с черными кончиками пальцев изображают круг.

— Туннеля, — глупо повторяет Ахмад: никто ведь до этого не говорил с ним о туннеле. — Какого туннеля?

— Имени Линкольна, — отвечает мужчина с легким удивлением, но проявив не больше эмоций, чем нажимая на кнопку. — В Голландский не пускают грузовики.

Ахмад молча проглатывает эти сведения. Мужчина поворачивается к Чарли:

— Он знает?

— Теперь знает, — говорит Чарли.

Мужчина улыбается Ахмаду улыбкой, в которой отсутствует часть зубов: он явно становится дружелюбнее. Его руки взлетают, описывая широкий круг.

— Утренний час пик, — поясняет он. — Из Джерси. Правый туннель — единственный открытый для грузовиков. Он самый новый из трех, построен в пятьдесят первом. Самый новый, но не самый крепкий. Более старые лучше построены. В двух третях от начала — там, где туннель поворачивает, — слабое место. Даже если внешний каркас выдержит и не даст хлынуть воде, вентиляция будет уничтожена, и все задохнутся. От дыма, давления. Для тебя — никакой боли, даже минуты паники. Наоборот: радость успеха и теплое приветствие Господа.

На память Ахмаду приходит фамилия, услышанная несколько недель тому назад.

— Вы не мистер Карини?

— Нет, нет, — говорит он. — Нет, нет, нет. Даже и не друг его. Я друг его друга — все мы сражаемся за Господа против Америки.

Молодой механик, ненамного старше Ахмада, услышав слово «Америка», разражается длинной возмущенной тирадой по-арабски, которую не понимает Ахмад.

Он спрашивает Чарли:

— Что этот сказал?

Чарли передергивает плечами.

— Что всегда.

— Вы уверены, что эта штука сработает?

— Она причинит минимум тонну разрухи. Появится сообщение. Заголовки по всему миру. А на улицах Дамаска и Карачи люди будут танцевать благодаря тебе, Недоумок.

Старший мужчина без имени добавляет:

— И в Каире тоже. — Он улыбается чарующей улыбкой, показывая квадратные, редкие, окрашенные табаком зубы, и, ударив кулаком в грудь, сообщает Ахмаду: — Египтянин.

— Как и мой отец! — восклицает Ахмад, однако, выясняя, что может их связывать, надумывает лишь спросить: — Вам нравится Мубарак?

Улыбка исчезает.

— Орудие Америки.

Чарли, словно решив включиться в игру, спрашивает:

— А саудовские принцы?

— Орудия.

— А как насчет Муаммара аль-Каддафи?

— Теперь — тоже. Орудие. Очень жаль.

Ахмад обижается на Чарли за то, что тот встрял в разговор между в конце-то концов основными игроками — техником и жертвой, точно, уверившись в его жертвоприношении, теперь его можно и отбросить. Как орудие.

И, утверждая себя, он спрашивает:

— А Осама бен Ладен?

— Великий герой, — отвечает человек с почерневшими от масла пальцами. — Неуловимый. Как Арафат. Лис. — Он улыбается, но он не забыл, зачем они встретились. И он говорит Ахмаду, старательно произнося слова по-английски: — Покажи мне, что ты будешь делать.

У юноши по коже пробегает мороз, словно реальность сбросила с себя один из своих неуклюжих покровов. Он преодолевает неприязнь к некрасивому простому грузовику, такому же бросовому, как и он сам. Он протягивает руку к детонатору с вопросительным выражением лица.

Коренастый техник улыбается и заверяет его:

— Все о'кей. Не подсоединено. Показывай же.

Маленький желтый рычажок, похожий на букву «L», казалось, сам коснулся руки Ахмада, а не рука Ахмада коснулась его.

— Я поворачиваю этот рычаг вправо, — он сопротивляется, а потом со всасывающим звуком, словно притянутый магнитом, встает в нужное положение, повернувшись на девяносто девять градусов, — и нажимаю на эту кнопку, вдавливаю ее. — Ахмад невольно закрывает глаза, чувствуя, как она опустилась на полдюйма.

— И держи кнопку, — повторяет его учитель, — пока…

— Буум, — подсказывает Ахмад.

— Да, — признает мужчина, и слово облачком повисает в воздухе.

— Ты очень храбрый, — говорит по-английски почти без акцента тот, что моложе, выше и стройнее из двух чужаков.

— Он — преданный сын ислама, — говорит ему Чарли. — Мы все завидуем ему, верно?

У Ахмада снова возникает раздражение против Чарли: как он может держаться так по-хозяйски, не имея на то права? Этот поступок принадлежит тому, кто будет его совершать. Озабоченность и то, как распоряжается Чарли, вызывают сомнение в абсолютном характере istishhād[58] и в восторженном, сопряженном со страхом состоянии istishhādī[59].

Возможно, техник чувствует легкое несогласие среди воинов, так как он по-отечески кладет руку на плечо Ахмада, запачкав белую рубашку юноши жирными пальцами, и поясняет остальным:

— Он выбрал хороший путь. Стать героем за дело Аллаха.

Очутившись снова в веселом оранжевом грузовике, Чарли признается Ахмаду: