Террор на пороге

Но когда человек испытывает «блаженство» это, как правило, кого-нибудь не устраивает. Родители детей, у которых ты не обнаружила слуха и голоса, обвинили тебя в злостной семейственности. Олицетворением семейственности в твоем хоре была я. Папа советовал, чтобы я — пусть неискренне, но настойчиво — объявила тебе: «Мамочка, мне надоело петь. Отпусти меня в кружок драматический!» А я закатила драматическую сцену, истерику, точно не могла без пения жить. Потому что продолжала быть «непослушной девчонкой». И навлекла на тебя неприятности. Наверное, все-таки на первом месте для меня по-прежнему оставалась я сама… Прости, мама.

Можно сказать, что небольшим нашим семейством, как и хором, художественно, а не приказно дирижировала ты. До той поры, пока я наповал не влюбилась и не собралась на свою историческую родину, а папа не осознал, что не может существовать без города Минска. Ты заметалась между родиной исторической и привычной… А когда решила, что выбираешь ту, кою выбрала я, папа перестал напевать твои песни в ванной комнате. Сперва он замкнулся… А затем заявил, что если б предстояло устремиться за твоею и моею мечтой, он бы еще поразмыслил, но устремляться вслед за мечтой Марка категорически не желает.

Когда отмечалось 25-летие вашей свадьбы, я, помнишь, отклонила эпитет «серебряная», сказав, что геологи еще не обнаружили того драгоценного металла, который оказался бы достойным определить прочность вашего брачного союза. Это звучало красиво — и все аплодировали: А потом сама же разрушила тот союз. Потому что и в этом случае собственная женская судьба оказалась для меня дороже твоей. Еще раз прости.

Что-то разболелась спина. И рука онемела… Ничего особенного: после таких ранений это закономерно.

Еврейские мамы и папы одержимо выискивают у своих потомков музыкальные дарования. Ну, а если нет скрипки, рояля, так пусть будет хор! По этой причине ты, мамуля, словно никуда и не уезжала — те же две радости вернулись к тебе: дети и песни. Они не могли бы в те времена соперничать с папиной электроникой, но все же… Нет, ты не напрасно сюда приехала: опять дирижируешь! И мне обещают место учительницы: наследственное приобщение к детству. Это радость еще более несказанная (папино словечко!), если своих детей нет. Вот видишь: все еще впереди! А ножом в спину могут ныне пырнуть везде: где с целью наживы, а где с надеждою попасть в рай. Для раненого или убитого особой разницы нет.

Некоторое отличие от прежней твоей работы тут, безусловно, обнаружилось: никто не возмущается, что в хоре столько евреев. Твое дирижерское искусство и в семье попыталось вновь себя проявить. Увы, это не привело к желаемому результату. Стыдно, но я как-то, в минуту отчаяния, тебя упрекнула: «Сытый голодного не разумеет!» Питались мы, естественно, одинаково, но отсутствие у тебя профессионального голода почему-то на миг меня раздосадовало. Прости, мама… Сколько мудрых уроков ты мне ненавязчиво преподала! Но я и ученицей была непослушной. А теперь вот сама готовлюсь преподавать… Парадокс… Надеюсь, счастливый.

Марк с его аристократичной внешностью не годился в охранники возле дверей супермаркета (при всей актуальности этой «профессии»!). Женщины на него призывно взирали — и он мог бы роскошно абсорбироваться с помощью выгодной новой свадьбы, избавившись от меня. Но врожденная деликатность — лишь она, мне казалось, — не позволяла ему так поступить.

«Только деликатность, — печально предполагала я. — Потому что житейские сложности не способствуют сбережению чувств, казавшихся прежде неколебимыми». Марк если и колебался, то так, чтобы я этого не уловила, не приметила. Но признания его в верности становились столь частыми и пылкими, что я позволяла себе в них усомниться.

Где-то в конце коридора возникли знающие себе цену, размеренные профессорские шаги. Неужто надвигается новый консилиум? Дверь открыта — и я слышу… В последние дни врачи стали как-то задумчивее советоваться друг с другом. «Не вникай заранее в трудности, которые ты не можешь предотвратить — и не накликай, не приближай их таким образом», — поучал меня папа. И подкрепил, помню, свой совет цитатой из почитаемого им сатирика-классика: «Ты не вникай… А то один не вникал, не вникал, а потом вник — и удавился». Повторяю цитату по памяти… Папа пристально следил за всеми извивами моего бытия. А все же остался в Минске.