Это было особое переживание. Вожделение, смешанное с восторгом от встречи с красотой, воплощённой в этой девочке. Ощущение первого самостоятельного выбора на пути взросления.
Как-то я своровал с верёвки её постиранные трусики. Нюхал их и при любой возможности томился в кустах, с этими трусами на голове.
Я готов был превратиться в её тень, – лишь бы она меня заметила. Я так часто маячил у неё перед глазами, что очень скоро она начала обращаться ко мне с небольшими просьбами. А потом и поручениями.
За смену мне удалось невозможное. Я стал её приятелем, а потом и доверенным лицом. Я относил записки её мальчику.
Лиза надёжно заклеивала своё послание со всех сторон. Но иногда мне удавалось вскрыть письмо и после прочтения вручить адресату без следов вмешательства.
И вроде бы я был в курсе всего происходящего, но в последний момент оказался не готов к тому, что случилось.
Теперь понимаю, что свои письма Лиза заклеивала пропорционально степени откровенности. Чем серьёзнее тема – тем больше клея. Таким образом, я упустил несколько важных звеньев в их отношениях. А восстановить их самостоятельно тогда не смог.
К концу смены, перед самым отъездом из лагеря, Лиза была серьёзно расстроена. Она в прямом смысле слова металась по периметру лагеря. А поскольку я уже был её приятелем, Лиза, чтобы облегчить свои душевные страдания, обратилась ко мне.
Позвала в беседку, где не было никого. И рассказала, что в эту смену лишилась девственности, отдалась тому самому мальчику, которого полюбила всем сердцем.
Отдалась в надежде на продолжительные отношения и, возможно, будущую семейную жизнь, в которой сама она предполагала родить троих детей и жить счастливо в спокойствии и достатке. Но у парня были другие планы. Он сказал Лизе, что она всего лишь его летнее увлечение.
Лиза сидела и плакала.
– Ты думаешь, что я плохая?
– Нет, я так не думаю.
– А что ты думаешь?
– Ты… красивая.
– Я не об этом. Что я так поступила.
– Ну… тебе понравилось?
– Что понравилось? Ты что, идиот, что ли? Ты что, не понимаешь, что я ему не нужна? Он же меня бросил.
– Я бы не бросил.
– Ты хороший. Но ты маленький! Ты – ребёнок.
– Не плачь. Хочешь, я тебе компот из столовки принесу?
– Какой компот? У меня жизнь кончилась.
– Почему?
– Он меня бросил. Как мне дальше жить? Ты что, не понимаешь этого?
С каждым сказанным мной словом я чувствовал, как между мной и Лизой увеличивалось расстояние. Не уменьшалось, как мне того безумно хотелось, и ради чего я пытался её успокоить, а как раз наоборот, увеличивалось. Я прикоснулся к её льняным волосам. Впервые, и тут же понял, что трогаю их в последний раз.
– Ты такая красивая. У тебя будет много парней.
– Я не хочу много. Я хочу одного. Этого. А он – не хочет. Как мне жить?
– Может, поговорить с ним?
– Кому?
– Мне.
– Ты что, совсем дурак? Это секрет. Никто не должен знать об этом. Ты понял меня?
Я пытался успокоить Лизу. Говорил, что она обязательно найдёт своё счастье, но с другим парнем. И от души ей этого желал.
Нет, я врал Лизе – никакого счастья с другим парнем я не желал ей. А хотел только одного, чтобы она была моей. Я хотел занять место этого мальчика.
А реальность была другой: я в глазах любимой девочки был безобидным ребёнком, мальчиком на побегушках, образ которого, может быть, даже никогда не сохранится в её памяти.
Лиза высказалась и уже чувствовала неловкость. И стыд. Но не за свой поступок, а за то, что свидетелем всего случившегося с ней сделала именно меня.
А я в свою очередь понимал, что при любом неправильном движении, вместо друга могу стать врагом.
Это неправда, что ребёнок не понимает, что происходит вокруг. Понимает, и иногда больше, чем сам от себя ожидает. И решения способен принимать, и порой – самые верные. Потому что в силу своего возраста не имеет в арсенале набора решений-клише. И именно по этой причине он беззащитен перед реакцией других людей.
Я не знал, что мне делать. Было страшно, и каким-то шестым чувством я усёк, что всё, что происходило между мной и Лизой, – вершина наших с ней взаимоотношений. И никогда ничего другого между нами уже не будет.
Именно так и случилось. История с Лизой стала для меня точкой отсчёта моего собственного пути, где неизбежно это самое чувство горечи и разочарования. А образ Лизы я навсегда сохранил в памяти, и он сопровождал меня в разные периоды моей жизни. То вытеснял образы других женщин, то сам вытеснялся ими.
А вот тогда и надо было остановиться. Но меня распирало желание, которое вызвала во мне Лиза. И чтобы не умереть от перенапряжения, не подохнуть прямо перед ней, я решил выложить Лизе всё как есть: сообщить ей, как сильно я люблю её.
Я достал из кармана Лизины трусы, украденные мной в начале смены. Те самые, которые являлись для меня проводником в мир девичьей исключительности. Трусы, которые были доказательством моей любви к моей Лизе.
Свёрнутые в комок, – именно так я таскал эту вещь в кармане, – я протянул их на ладони, словно предлагал своё только что выскочившее из груди сердце.
– Вот…
– Что это?
– Это… моё… твоё… твои…