Terra Nipponica

Организуя поэтические сборища, император следовал за идеальным (по-своему утопическим) природным ритмом, утверждал его. Показательно, что хроника при всей ее чуткости к погодным проявлениям никогда не отмечает, какая стояла погода в день поэтических упражнений – само сочинение стихов создавало нужную атмосферу, которую с некоторой натяжкой можно охарактеризовать как «искусственный климат». В этот день никогда не идет дождь или снег, не случаются ураганы и землетрясения. В более позднее время стихи, сочиненные в присутствии императора, получают название «харэ-но ута», т. е. «песни, сочиненные в ясную погоду». Таким образом, предполагалось, что сочинение в присутствии императора способно прояснить н(Н)ебо. Практическим результатом такого хода мыслей стала тенденция, направленная на проведение действ с участием императора в закрытых помещениях[163]. Это был адекватный и асимметричный ответ на капризы реальной природы. При таком подходе император автоматически превращался в подателя вёдра, защиту, «крышующую» ближайших подданных от дождя, урагана, ветра.

Пики поэтических сборищ под эгидой императора приходились на весну и осень. Около 20-го дня первой луны полагалось слагать стихи, посвященные весне. Такое поэтическое собрание являлось одним из элементов многодневных обрядов, посвященных наступлению нового года, т. е. весны. В этот день государь приказывал сочинять на определенную тему. Так, император Ниммё повелевает слагать стихи на тему «ранневесенние цветы и луна», «наступление весны», «начало весны», «сто цветов и сакэ» (количество сакэ не указывается), «красная слива, расцветшая перед дворцом». Знаки весны буквально проявлялись (высыпались) на теле – во время весеннего пира государь повелевает его участникам украсить свои волосы ветками цветущей сливы[164].

Благодаря государеву пиру мы впервые встречаемся с упоминанием сакуры в качестве символа весны, цветы которой сделаются впоследствии «национальным цветком» Японии. Именно цветущую сакуру, росшую перед покоями императрицы, повелел воспевать весной 831 г. государь Дзюнна на устроенном им пиру[165]. Это повеление было частью процесса по признанию сакуры символом весны. До этого времени в качестве такого символа выступала слива – дерево китайского происхождения. Считается, что в правление Ниммё слива, росшая перед императорским дворцом Сисиндэн, засохла и вместо нее посадили сакуру. Вместе с вечнозеленым деревом татибана (разновидность мандарина) они образовывали пару, выражавшую идею перемен и вечности[166].

Как и всюду в мире, весна воспринималась как благодатное время года, когда растения и все жизненные силы природы идут в рост. Поэтому искусный в танце старик, которому минуло 110 лет, станцевав перед императором в 10-й день первой луны, слагает такое стихотворение: «Хотя я и старик, но нечего печалиться в то время, когда цветут травы и деревья, поэтому танцую и я»[167]. Весна считалась временем года не только благодатным, но и умиротворенно-спокойным. В связи с этим император, находясь в павильоне на берегу пруда, повелевает 23 литераторам сочинять стихи именно такого содержания – «спокойный (умиротворенный) пруд в весеннюю пору». И это несмотря на то, что только что на его глазах придворные наловили «бесчисленное количество» рыб, которые, надо полагать, активно плескались, трепыхались и брызгались[168]. Но они вряд ли могли сбить поэтов с их умиротворенного толка.

Осень также отмечена многочисленными поэтическими действами. В 8-й луне во дворце проводился праздник (пир), посвященный цветам кустарника хаги (леспедеца двуцветная)[169]. Однако основным осенним мероприятием был праздник долголетия (тёё). Он проводился 9-го дня 9-й луны. Поскольку его основным атрибутом являются хризантемы (символ стойкости и долголетия), то впоследствии он стал известен как «праздник хризантем». Это действо, призванное прославить и обеспечить долголетие, во время которого волосы украшают хризантемами и пьют «хризантемовое сакэ» (в чарке плавали лепестки – росой с хризантем питались, как известно, даосские бессмертные мудрецы). Сочинение стихов в этот день было неотъемлемой (а может быть, и основной) частью обрядности. Показательно, что, когда император Ниммё занемог, хроника сообщает об «отмене» праздника. При этом придворные все равно выпили «хризантемовое сакэ» и получили после этого причитающиеся им подарки[170]. Однако стихов на заданную императором тему в этот день не слагали, т. е. статус «настоящего» обряда этот праздник получал только в случае сочинительства.