Terra Nipponica

Сига Сигэтака окончил сельскохозяйственный институт в Саппоро. Впоследствии он был преобразован в Императорский университет Хоккайдо. На время написания книги в Японии имелось всего два государственных высших учебных заведения: указанный институт и Токийский императорский университет. Сига считал себя географом (в институте не было преподавателя географии, и в этом отношении он был самоучкой), но «скучная» география вряд ли в состоянии пробудить такой интерес, который вызвала его книга. «Настоящие» географы считали это сочинение дилетантским. Причина популярности сочинения Сига Сигэтака состояла не в научности, а в публицистическом задоре – он был первым, кто во всеуслышание заявил: природа Японии не просто хороша, она прекраснее, чем природа любой другой страны мира. И это «открытие» вызвало шквал восторгов, подавляющее большинство рецензий было выдержано в исключительно хвалебных тонах.

Сига Сигэтака являлся продуктом двух традиций: с одной стороны, он был потомком самураев, его воспитывал человек ученый и, следовательно, Сига хорошо знал японскую литературно-художественную традицию, восходящую к эпохе Токугава, с другой – он окончил институт, где преподавание осуществлялось исключительно на английском языке в соответствии с западными естественно-научными установками. В связи с этим и собственное мировосприятие Сига, его сочинения и идеи несут на себе след как японского (литературно-художественного), так и западного (научно-позитивистского) наследия. Это ощущалось и современниками – во многих рецензиях на «Японский ландшафт» их авторы хвалили Сига именно за то, что ему удалось приблизить поэзию к науке, а науку – к поэзии. Собственно говоря, и сам он отмечал, что между поэзией и наукой не существует непримиримых противоречий, следует только привести эти два начала в гармоничное и сбалансированное состояние (с. 331)[454]. Сочетание (временами прихотливое или даже причудливое) науки и поэзии составляет одну из главных особенностей этого сочинения. Кто-то называл Сига японским Гумбольдтом, кто-то – японским Рескином… Все вместе это давало основания для того, чтобы назвать Сига настоящим, «эталонным» японцем.

За три месяца до выхода книги Япония напала на Китай, патриотические настроения находились на подъеме, прославление Японии в любой области находило горячий отклик. Один из рецензентов отмечал, что появление книги в те дни, когда раздается звон скрещенных мечей, появление книги, воспевающей красоту японской природы, не может не вызывать восхищение. В своей книге Сига почти ничего не говорил о политике, но рецензенты зачастую оценивали его текст исходя именно из политической ситуации. Рецензент из газеты «Синано майнити симбун» писал, что Сига Сигэтака воспевает сущность Японии, которая состоит в «непрерываемой в веках императорской династии и невиданной во всем мире красоте [японской] природы»[455]. И это при том, что про династию Сига не говорил ничего.

В качестве эпиграфа к своей книге Сига Сигэтака выбрал протяженный пассаж из произведения знаменитого конфуцианского мыслителя Кайбара Экикэн, в котором тот говорит о несравненной и нескончаемой радости любования природой, – радости, которая доступна всякому человеку: высокому и низкому, бедному и богатому. Сам же Сигэтака писал, что «красота японских гор и вод, многообразие ее растительного мира являлись и являются основой для воспитания в японцах чувства красоты» (с. 321). И это чувство красоты, полагал он, – гарантия будущих успехов японской нации. Мыслители эпохи Токугава тоже полагали, что «божественная страна» обладает несравненными достоинствами, однако они не говорили о ее красоте. Что до Сига Сигэтака, то он во главу угла поставил именно эстетику.

Но не только традиция оказала влияние на мировоззренческие убеждения Сига. Здесь сказались и конкретные события его жизни. В феврале 1886 г. Сига отправился в свой первый длительный морской вояж. Погрузившись на учебный корабль «Цукуба», принадлежавший военно-морскому училищу, он за собственный счет совершил путешествие по южным морям, побывав на Каролинских и Марианских островах, Фиджи, Самоа, в Австралии и Новой Зеландии. Цели плавания имели научный характер, но в результате эта поездка оказала самое сильное влияние на эмоции молодого ученого: его повергла в ужас увиденная им воочию неприглядная практика колониализма. В то время японцы опасались, что их может постичь такая же участь – порабощение и уничтожение собственной культуры.